Как рушатся замки (СИ)

Страх никуда не делся. Напротив, минута за минутой он рос, множился, науживал нервы на иголки. От него тряслись руки – фонарик ходил ходуном, – дрожали губы, и слёзы – позорный показатель слабости – подступали к глазам. Девушка всё чаще озиралась, оглядывалась назад. За ней не гнались. Тропа за спиной утопала во мраке – таком пустом и кромешном, что напрашивалось сравнение со зрачками мертвеца. Свет не разгонял его – он будто сомкнулся стеной, отрезая обратный путь. Эйвилин бы и не осмелилась вернуться. Там её не ждало ничего – всё те же холод и тьма. Только вот настойчивый голосок, прорывавшийся из глубины сознания, велел бежать, и девушка беспричинно ускоряла шаг.

Как в издёвку над её отчаянием, нога за что-то зацепилась. Не удержав равновесие, принцесса со вскриком упала. Колени и локти стукнулись о землю. Бумажные стенки фонарика вспыхнули. Огонь ярко осветил пространство перед ней – и через миг погас. Темнота схлопнулась – девушка сжала хвостик фитилька неверными пальцами: зажгись, зажгись… не бросай, не предавай. Остатки тепла угасали в ладони. Упрямство больше не удерживало слёзы – они потекли по щекам, но не от рези в ссадинах – от беспомощности.

Не в силах совладать с дрожью, Эйвилин судорожно обняла плечи и зарыдала. Чувство обречённости захлестнуло её. Перемешалось с измождением: сколько времени она не позволяла себе заплакать? Спину не гнула, словно палку проглотила, смотрела твёрдо, пока во внутренностях трупными червями шевелились сомнения. Не жаловалась, не горевала – что заведённая кукла, не помнившая себя вне круговерти противостояния. За кого она боролась? За остывшие тела родителей? За презиравший её народ? За прошлое, которого не возродить ни войной, ни магией? За этим всем терялась настоящая она… будто пожирала себя: сначала глазные яблоки – чтобы не видеть пролитой крови, потом сердце – чтобы не испытывать агонии, за ними мозг – чтобы не размышлял, не задумывался, не просил остановиться. Прокалывала барабанные перепонки – лишь бы криков не слышать. До ран раздирала предплечья – под одеждой не заметят, но нервы расплетутся из узелка… на время. И после снова ногтями по струпьям – алые ручейки по чёрным венам. Тени ехидничали: слабая, ничтожная, слишком человек. Нечто важное в Эйвилин ломалось под их напором, и собственное отражение начинало кривить губы в чужой ухмылке.

Её с головой окунали в омут помешательства, а волю сопротивляться она почти исчерпала. По ночам, спрятавшись от забот в тревожных снах, она захлёбывалась смоляной жижей – чьи-то пальцы смыкались на шее и придавливали ко дну. Жидкость глушила крик, после него мутнеющее сознание заполнял истерический задыхающийся смех. Из тела ускользала жизнь, однако хватка не разжималась – она усиливалась до тех пор, пока барахтанье не прекращалось, пока зрение не застилало кромешное ничего и девушку не выбрасывало обратно в окутанную сумраком комнату. Первым она всегда видела лицо Эзры. Он склонялся над ней, хмурый от беспокойства, и она, едва совладав с собой от страха, тянулась к нему – к тёплой, живой груди, к бьющемуся сердцу. Возле мужчины спокойнее не становилось. Тени корчились позади. Насмехались.

— Прости, что не могу избавить тебя от кошмаров.

«Не кошмары», – одними губами бормотала Эйвилин, ощущая, как на горле наливались синяки.

Наутро, рассматривая кровоподтёки, которым не нашлось бы трезвого объяснения, она в оторопи думала: однажды ей не позволят вынырнуть.

Неужто это с ней и произошло?

Жуткая мысль отрезвила её. Она разогнулась, ощупала землю и, утерев слёзы, поднялась. Перед ней разверзалась чёрная пасть: ни тропы, ни деревьев, ни чудовищ. Она не представляла, куда ей идти, но смерть больше не казалась привлекательной. Сражаться ей, может, и не за что, зато есть с кем. Не для того она из кожи вон лезла, чтобы уступить кому-то шанс загнать Элерта на дно и отрезать от него по кусочку: Вильм Берг, Лессия, Илхами Осгюр, Азеф Росс… И напоследок, финальным штрихом, – маленькая, удивительно живучая Лис. На неё планы отдельные. В самом конце – когда от него только сила воли останется.

— Не ходи!

Крик раздался поразительно громко, едва ли не над ухом, и Эйвилин испуганно шарахнулась в сторону. Обстановка менялась. Прямо на её глазах окружение обретало призрачные очертания: сначала вырисовывались силуэты деревьев – видимо, она упала, споткнувшись о корень одного из них, – затем между ними, петляя, проступала дорога, а на ней – двое. Они не замечали её.

Внутри неуверенно шевельнулась надежда. Девушка подступила к краю тропы и, махнув рукой, прохрипела:

— Эй! Вы слышите меня? Вы знаете, как отсюда выбраться?