Как рушатся замки (СИ)

— Если получится… – эхом отозвалась она и, набрав в грудь воздуха, выдала: – Я согласна. На вас работать.

Его брови изогнулись. Не насмешливо. Всё так же поломано.

— Что вдруг?

— А почему бы и нет? – в том же тоне спросила она. – Работа непыльная, платить обещаете хорошо. Вы же не любовницей предлагаете стать. – Уголки его губ дрогнули, и Лис поспешила добавить: – Я на заданиях только по делу позволяю затащить меня в постель. И то эта привилегия не для клиентов. Иногда сведения по-другому не вытащить.

— Сделаю вид, что я этого не слышал.

Над ними шелестела листва. Красная от заката. Равнодушная.

Растения – они не люди. Им наплевать на террористов, на политику. Наплевать на побитых, доведённых до истощения людей и бестий, схоронившихся в их корнях от зрелища погибшего поезда.

Лис повернулась к Катлеру. Он уже спал.

Комментарий к Глава 7. Выбирать или прогибаться. Часть 2

Теперь мы знаем, куда подевалась Олли. И что Лис жить надоело, хотя она бы не согласилась с этим утверждением.

========== Глава 8. Двое ==========

Обочины окутывал туман – сизый, плотный, как занавесь, от земли и полупрозрачный у изломанных ветвей. Словно трусливый зверь, он не заступал за низенькую ограду из камней, не дотрагивался до насыпи. Тропинка как бы разделяла его пополам: даже небо над ней – сплошь чернильное полотно – не пачкали грязные клубы. Через марево не пробивалось ни звука: чудовища, чьи глаза вспыхивали то там, то здесь красными точками, подходили вплотную – протягивай руку и ощупывай плоть, – но не нападали. Они молчаливо взирали из укрывающей всё хмари – свет фонарика влёк их, они зачарованно следовали за ним. Манил их и безошибочно узнаваемый запах человека: сладкая кровь текла по венам, в груди билось сердце, под кожей напрягались мышцы… Они б рвали их зубами, раздирали когтями, а кости, что тонкие палочки, с хрустом ломали да обсасывали.

Собственные шаги на сей раз не отдавались глухими ударами – Эйвилин не слышала их. До неё не доносилось дыхание, хотя казалось, что в этой тишине оно будет раздаваться громким боем набата.

Бесшумно покачивался бумажный фонарик. Девушка подобрала его у тропинки, когда тяжёлое сновидение отступило: он стоял рядом с левой ладонью. Внутри мерцал огонёк – весёлое пламя, – и среди мрачного безмолвия от него единственного веяло жизнью. Теплом. Его реальность подтверждал ожог, пульсировавший на пальце; в первые мгновенья после пробуждения Эйвилин не поверила, что вернулась в кошмар без начала и конца, и коснулась оранжевого язычка. Боль не выдернула обратно – в настоящий мир. Однако привела в чувства: если её снова забросило сюда, на месте оставаться не стоило. Вряд ли у чудовищ длинная память: они не вспомнят, как собратьев разметало по деревьям.

И на спасителя надеяться бессмысленно: девушка не представляла, где очутилась. Помог бы он ей дважды – вопрос ещё более сложный. Дал ведь понять: ей не рады. Благородство незнакомца точно не обременяло.

Холод терзал. Эйвилин куталась в насквозь мокрое платье. С него стекала вода, но принцесса никак не могла вспомнить, откуда та взялась. От дрожи стучали зубы. Боль в босых стопах свелась к монотонной пульсации – камешки, устилавшие тропу, стёрли подошву в кровь. Чем дальше девушка ступала в темноту, тем отчётливее ей представлялась дорожка из кровавых следов, которая тянулась за ней. В предыдущий её визит хватило капли, чтобы голодные твари – обитатели этого искажённого мира – набросились на неё. Теперь они не лезли. Выжидали в мутной пелене тумана, когда она свернёт не туда, сойдёт с насыпи. Или всё-таки боялись: в черноте, за искорёженными силуэтами деревьев, водились монстры пострашнее. С ними мелким сошкам не потягаться, не договориться. И объясниться они не дадут – обратят алой пылью ленивым движением запястья. Может, ей посчастливилось набрести на самого лояльного из них: её-то не развеяли по округе. Всего-то обозвали полукровкой и выпроводили из астрального кошмара в реальный.

Пейзаж не менялся. Марево не рассеивалось, и всегда беспокойные тени боязливо скребли под грудной клеткой. Они не высовывались и тогда – кругом шептала иная тьма. Не часть неё – бесконтрольное естество, не на шутку пугавшее Эзру и стиравшее грани между допустимым и одержимостью. Из этой чужой тьмы будто сплеталось пространство; она ощущалась тяжёлой древней вязью, которую не способны расплести ни потрясения, ни беспощадное время. Только теперь она не взывала к девушке, не подговаривала её остаться. Кроме десятков огоньков, взиравших из мглы, Эйвилин сопровождала могильная тишина. Она давила на барабанные перепонки. От напряжения в затылке скапливалась боль, и одиночество – самая угнетающая часть её бесконечного блуждания – крепче сжимало хватку.