Как слышно

Глеб в тот момент делал физику и выронил карандаш. Карандаш упал на тетрадь – зачеркнул F, фокусное расстояние линзы, – прокатился по столу и упал уже на пол, звякнув о батарею так, что в очередной раз резануло уши. Глеб хотел было написать Володе в мессенджере, но понял, что заблокирован, позвонил – гудки и только. Тетрадь свалилась следом, зашелестела. Володя прислал новую эсэмэску: «Думаешь, я не знаю че у вас там с Надей было? Я вас видел на Цветном вместе, как вы за ручку гуляли».

Глеб действительно иногда виделся с Надей. И они действительно иногда гуляли на Цветном, как раньше гуляли втроем, пока Володя не пропал, но «за ручку»? Может, думал Глеб, он помогал ей переступить через лужу?

«Ну нет, это же Надя, она ненавидит любую галантность».

Тетрадку с доконавшей физикой нога пнула глубже под письменный стол. Глеб втайне рад был отвлечься от задачки про точечный источник, хотя планировал решить ее до ночи кровь из носу – и так все медленно идет, любой паршивый пример не лезет, еще и ливень за окном, и никто нигде не ждет на самом деле, даже мама хочет улететь снова в Сибирь. Он отправил Володе: «Харэ! Мы гуляли просто так. Вдвоем – потому что ты сам на связь не выходишь сто лет. Мы вообще думали, ты на Кипре песни поешь».

Володя: «Не пытайся лечить мне. Я вас больше знать не хочу. Два неудачника».

Надя была удивлена не меньше Глеба. Ей Володя ничего не написал. Наоборот, как оказалось, он ее месяц назад везде заблокировал. «Ревность?» – спрашивал Глеб у Нади по телефону. «Думаю, не ревность. Думаю, психоз», – отвечала Надя. «Он заряжается?» – «Не знаю. Но догадываюсь». – «Догадываешься?» – «Догадываюсь».

Надя испугалась, что Володя начнет ее донимать. Глеб кое-как успокоил ее. Сколько они общались втроем с ним, как можно было скатиться в такую дичь?

Физика осталась лежать под столом. Ночью Глеб ворочался и дремал от силы четыре часа, а утром собрался на пробежку. Он был в той сонной тревоге, какая случается в аэропорту в чужой стране после объявления об отмене долгожданного рейса. В пять утра Глеб умылся холодной водой, нацепил сизые шипованные кроссовки и отправился по любимому маршруту. Он помчался к остановке, где срослись два тополя.

Осенний туман всегда казался ему холоднее и гуще весеннего. Но в то утро туман стоял даже по меркам осени аномально плотный, и некоторые машины, как потом сообщали в новостях, поворачивали не туда и врезались в уже безлистые деревья. Трамвай подъехал, как раз когда Глеб добежал. Он запрыгнул внутрь, не обращая внимания на номер. Чувствовал, что подъехал тот трамвай, который нужен. Внутри пахло чем-то сырым и древесным. Глеб кашлянул, огляделся: в вагоне сидели две старушки, укутанные в толстые розовые платки. Лица смутно знакомые.

Из окон трамвая ничего нельзя было разглядеть. Сплошная облачность. Зато уже спустя две минуты легко различались ее оттенки. Бело-серый уступал дымному, темноватому, а где-то в глубине, чудилось, маячила пористая лазурь. Глеб надел наушники, хотел включить что-то из рэпа, но связь пропала. Тогда он поставил единственный скачанный альбом. Старый джаз: гигантские музыкальные шаги, тонущие среди рваного ритма. Сперва Глеб воображал привычные картины средневековых баталий, но они почему-то получались декоративные, состоящие из киношных жестов, и вскоре он просто повернулся к окну, уставившись в оттенки пелены. Когда последняя композиция стихла, трамвай замер. Двери открылись, Глеб огляделся – старушек уже не было. Конечная. Пора выходить.

Я пишу это в конце января пока еще не наступившего для Глеба года, печатаю на стареньком ноуте. Среди коллег болеет очередным штаммом вируса каждый третий, и все чаще мне по работе присылают письма, которые начинаются: «Извините, что долго не отвечала, слегла». Стоит приятная, в меру морозная зима. Я никуда почти не высовываюсь. Работа съедает процентов семьдесят времени, а не работать я не могу. На кухне бардак, посуда не мыта третий день, на карточке десять тысяч, на которые необходимо прожить до середины февраля. Когда последний раз я беседовал с кем-то вживую? Точной даты не назвать.

Летом я сказал брату, что в детстве хотел уметь читать мысли. Сейчас я хотел бы обладать суперспособностью останавливать время на несколько дней. Чтобы ничего никуда не двигалось – чтобы замирали часы, люди и небесные светила. В застывшем мире я пошел бы в магазин за продуктами, оплатил бы их на кассе самообслуживания, прибрался бы дома, поменял постельное белье, приготовил ужин, почитал книжку и выспался. А на следующий день прогулялся бы вдоль канала, а затем поработал бы над книгой в охотку часов эдак пять. Классно было бы запрыгивать в подобные рукава времени, восстанавливать там силы, выбираться из потока сообщений и рабочих задач в чистое, пустое поле. Кто-то скажет: это выходной. Нет, в выходные неизменно что-то да настигает. Мне нужно, чтобы мир стопорился вместе со мной. Впадал в спячку. Интересно, что бы сказал мой брат о такой сверхспособности? О такой мечте? Я с ним не виделся с новогодних праздников.