Как слышно

Отвлекает звонок в дверь. Я пугаюсь, вскакиваю и бросаю взгляд на часы. Полдвенадцатого ночи. Кто может прийти? Все друзья пишут сначала, предупреждают, а если что-то срочное, то звонят. Я закрываю ноут. Крадучись подхожу к двери и смотрю в глазок. Там стоит Глеб, одетый совсем не по погоде, закоченевший.

– Ты чего в одной майке? – я щелкаю замком, впускаю его, хотя немного стесняюсь бедлама: на диване валяется дырявый пакет с витаминами, лежат пестрой горкой кофты и рубашки.

– Откуда я знал, какая у тебя погода? – Глеб разувается, швыряет кроссовки рядом с моими сапогами.

– Но ты же как-то понял, где я живу. Будешь чай?

Глеб кивает.

– Понял точно так же, как ты якобы просекаешь иногда, что я думаю.

Мы идем на кухню. Я беру с полки молочный улун, вижу, что надо помыть стеклянный заварник, где тухнут остатки позавчерашнего чая.

– Лучше пакетик завари. Любой, – хмурится Глеб. – Или вообще воды дай. Я же с пробежки. Пить хочу.

– Ты на трамвае приехал?

– Угу. Через туман.

– То есть у тебя в некотором смысле рукава нашлись…

– Чего? – Глеб снова хмурится, садится на табурет у плиты.

Я заливаю кипятком подаренный родителями матэ. Других пакетиков у меня нет. Протягиваю чашку. Лицо Глеба, правильное, прямолинейное, выражает что-то среднее между грустью и злостью.

– Ты сразу объясни, зачем пришел, – говорю. – А то у меня работа на сегодня не до конца сделана. Надо еще аннотации допилить на сайт.

Глеб отхлебывает матэ. Ему бы, конечно, пошло пить из нормального калебаса, через бомбилью, но ничего подобного у меня нет.

– Я хочу, чтобы ты выкинул эту гадость.

– Да, матэ горьковат, так задумано.

– Я про твою байку обо мне. Удали.

– Почему байку? Я же вроде не вру.

– Даже в мелочах? Короче, мне не нравится.

– Не нравится что? История о твоей замечательной работе на выборах? – усмехаюсь.

– В том числе. Это я вообще вспоминать не хочу.

– Ладно, я могу написать об этом не напрямую, раз ты просишь. Придумаю какой-нибудь ход, чтобы оставить суть без подробностей.

– Да мне и остальная моя жизнь не нравится. Все идет через жопу. А тебя послушать, там вообще адок.

– Не сгущай краски. Я тоже не очень доволен своей жизнью.

Глеб с громким стуком ставит чашку на стол. Матэ проливается, течет салатово-желтой лужей.

– Я не просил тебя обо мне писать! И просто хочу решить… у меня везде проблемы какие-то. Родители, Аня, даже Володя…

– Ты у меня совета, что ли, просишь?

– Ты же пишешь обо мне. И что-то наверняка понимаешь.

Я выдвигаю табурет из-под стола и сажусь напротив Глеба.

– Во-первых, я ничего не понимаю. Во-вторых, если ты думаешь, что я как-то могу повлиять… Скажи, ты хотел бы что? Послушаться отца и забить на все?

– Не знаю.

– Ты сам и сделал этот выбор. Зато теперь ты даже с гиперакузией не особо заморачиваешься. Кстати, вот где точно могу дать совет: начни снова принимать пилюли, которые прописывала терапевтка.

Глеб кладет чашку в раковину, к холмику грязных тарелок и стаканов.

– Ладно, короче, ты – зануда, – говорит он. – Нет, правда. Пиши вон про Аню лучше. У нее наверняка жизнь покруче и поярче.

– Думаешь, мне интересна та жизнь, которая покруче и поярче?

Глеб ничего не отвечает. Он молча шагает в прихожую и надевает кроссовки.

– Может, тебе теплое чего накинуть? Там зима.

– Спасибо, не надо. Мой трамвай недалеко, – отвечает Глеб и уходит не прощаясь.

Утка

Под утро Глебу приснилось, что у него на лбу появилась коричневая родинка. Как у Ани, по центру, над переносицей. Глеб еще подумал во сне, что превратился в Аню, и почему-то обрадовался почти до слез. Сон быстро вылетел из головы – мама разбудила, предложила пройтись до «Флакона» и закупиться шмотьем на зиму.

– Как дела у папы? – поинтересовалась она, когда выдвинулись из подъезда навстречу снегу с дождем.

– Норм.

– Ты не куришь? У тебя нет сигареты? – спросила она вдруг, пряча руки в карманы.

– С чего бы? – фыркнул Глеб.

– Не знаю… Папа ничего не говорил про меня? Не предлагал снова к нему переехать?

– Последний раз, когда мы виделись, ничего не предлагал.

– М-да…

– Что-то случилось?

– Пока нет. Про меня пустили слухи на новой работе. Есть подозрение, что твой папаша подкладывает свинью.

– Какую свинью?

Мама замедлила шаг. Вздохнула – изо рта вылетел снежный пар.

– Когда мы в двухтысячном году познакомились, я работала в банке консультантшей, это всем известно. Банки в то время другие немного были… Иногда, знаешь, приходили люди, которым давали кредиты или вклады на выгодных условиях, или… просто им нельзя было отказать. Я сама ни в чем таком не участвовала, но мой банк, в общем, попал в историю с отмыванием валюты. Его давно закрыли. Теперь кто-то настучал, что я там не просто девочкой на побегушках полгода скакала, а была замешана…

– А ты была? Я никому не скажу, – наивничал Глеб, по давней традиции придерживая маму за локоть на лестнице. Они спускались в подземный переход, где мужик в военной форме пытался бренчать что-то грустное на расстроенной балалайке.