Как сперли ворованный воздух. Заметки о «Тихом Доне»

По «Грамматическому словарю» А. А. Зализняка (обратному словарю русского языка, в котором слова расставлены по алфавиту строго в обратном порядке их чтения, так что «пушистый» надо искать на букву «й») тут могли быть следующие варианты: «губастый», «чубастый», рогастый», «пузастый», «кудластый», «ушастый», «рожистый» (в смысле мордастый). И еще «брудастый», но брудастый кобель явится в следующем абзаце.

Однако все эти варианты – в мимолет:

« – … Приехал на́ гости к Мохову, купцу, энтот самый сотник. Погоди, чей он прозвищем? Кубыть, Листницкий. Такой из себя тушистый, сурьезный » (ТД: 1, VIII, 46) [14] . Тушистый – тучный. У Зализняка этот диалектный эпитет не отмечен.

Прибавим сюда же: «– Живот растрес? Для такой сурьезной   комплекции  дорогу починить бы надо ...» ( Крюков . «На речке Лазоревой»).

Т аких испорченных мест в романе довольно много. Ряд авторских прочтений Шолохова, свидетельствующих о его непонимании копируемого текста, выявлены нашими предшественниками ( Мезенцев, Медведев, Зеев Бар-Селла, Макаровы, Венков, Самарин ). Приведу еще лишь одно место из XXI главы второй части (с. 225). Вот диалог Григория и Аксиньи:

« – Будь она проклята, служба твоя, разлучница!

– Приду в отпуск.

– В отпуск, – эхом стонала Аксинья, всхлипывая и сморкаясь в рубаху, – покеда придешь, в Дону воды много стекет...

– Не скули... Как дождь осенью, так и ты: одно да добро » (См. также 2/87).

Смысл последней реплики Григория очевиден: бабьи слезы, что осенний дождь – одинаково бесполезны.

Что стояло в тексте вместо нелепого « одно да добро »?

Очевидно, «однова добра…».

При десятках переизданий и том объеме мелочной правки, которая была проделана за несколько десятилетий, это должен был заметить и «автор», и редакторы. Не заметили.

Почему?

Полагаю, потому, что стихия народной речи для Шолохова и его единомышленников была стихией не просто чужой, но столь же враждебной, как и разрушенный ими традиционный быт казачества.

О ХОРОШЕМ ОТНОШЕНИИ К ТЕКСТУ

Г рафоман – существо творческое, стремящееся даже в простую копию добавить что-то свое: Графоману лень просто переписать фразу « Ну, долгие проводы – лишние слезы ». Он смастерит собственное, пусть и комическо-бессмысленное: « Ну, дальние проводы – лишние слезы » (ТД: 7, VIII, 77). (Как-будто кто-то из домашних собирается провожать оконенного казака прямо до линии фронта.)

Графоман во фразу « Бой только начинался » добавит « что » после « только », но, конечно, не поправит « начинался » на « начался » (ТД: 7, X, 94).

Сам себе творец, он существует вне языкового поля.

Вновь обратимся к «черновикам» первой части романа.

« Глядели до тех пор, пока истухала заря, а потом Прокофий кутал жену в зипун и на руках относил домой » (ТД: 1, I, 10; так и в «черновой» рукописи на с. 2). Здесь переписчиком после « до тех пор » пропущено « не ».

П оскольку такого в печатном тексте романе немало (и в самых гладких на первый взгляд местах), мы не можем оставить проблему выявления ляпов и анахронизмов будущим поколениям редакторов. Хотя и отдаем себе отчет в том, что вряд ли эта задача под силам одному читателю. Не станем более обращать внимания и на описки, нам интересны совсем иные примеры.

Займемся не просто безграмотными написаниями, а ошибками, говорящими о неверном прочтении переписчиком оригинала. Итак, перед нами вновь «черновики» первой части:

С. 2.  Мавра говорит: « И што он, милушки, нашел в ней хорошева? Хуть бы баба, а то так, тьфу! Ни ж…, ни пуза, одна страма !»

В печатном тексте исправлено: « Ни заду, ни пуза, одна страма ». Но речь идет как раз про беременность турчанки Мавра и сообщает в конце того же абзаца. Цитирую дальше по печатному тексту: « … У нас девки глаже ее выгуливаются .  В стану – перервать можно, как оса; глазюки — черные, здоровющие, стригеть ими, как сатана, прости бог. Должно, на-сносях дохаживает, ей-бо !...» (ТД: 1, I, 10).