Как Сталин Гитлера под «Монастырь» подвел

Меру пресечения изменили на отпущение под залог. Едва к Манасевичу-Мануйлову вернулась речь, он тут же заявил следователю, что Распутин поможет ему и «устроит прекращение дела».

Между тем дело было закончено и направлено в окружной суд. Обвиняемому вменялись в вину шантаж «Соединенного банка» и вымогательство у его руководителей 26 тысяч рублей, шантаж и запугивание немца Утемана — директора и совладельца фабрики «Треугольник», незаконное получение крупных сумм денег от Русско-французского банка и многие другие преступления.

Дело было назначено к слушанию на 15 декабря. Однако накануне вечером Манасевич-Мануйлов явился к следователю и заявил, что уже состоялось высочайшее повеление о прекращении дела, о чем ему Распутин сообщил телеграммой из Ставки. Об этом разговоре следователь сразу же поставил в известность прокурора Судебной палаты Завадского. На следующий день прокурор узнал, что действительно генерал-прокурор Макаров получил от императора следующую телеграмму: «Повелеваю прекратить дело Манасевича-Мануйлова, не доводя до суда».

Макаров не стал беспрекословно выполнять это «повеление». Он тут же подал рапорт о том, что не считает возможным прекратить дело и просит не приводить в исполнение повеление императора до его личного доклада. Ответа на свою записку генерал-прокурор так и не получил.

Единственное, на что пошли А. А. Макаров и прокурор Судебной палаты С. В. Завадский, так это на то, чтобы отложить слушание дела.

Шестнадцатого декабря Манасевич-Мануйлов имел наглость явиться за получением залога, но ему сказали, что в суде о прекращении дела по высочайшему повелению «ничего не известно», а потому залог ему вернуть не могут.

Дело Манасевича-Мануйлова слушалось в суде 13–18 февраля 1917 года. Он был лишен всех прав состояния и приговорен к полутора годам исправительных арестантских рот. Февральская революция освободила его из тюрьмы. После Октябрьской революции Манасевич-Мануйлов пытался бежать за границу, но был опознан и расстрелян.

Что касается «несговорчивого» генерал-прокурора, то он 20 декабря 1916 года был освобожден императором от занимаемой должности.

1972

Бог шельму метит

Блестяще начиналась семейная жизнь главного законника Петра I графа Павла Ивановича Ягужинского. Его избранница, девица Анна Федоровна Хитрово, одарила своего суженого огромным состоянием.

Да таким, что он сразу же выдвинулся в число богатейших людей России. Жил граф на широкую ногу, транжиря огромные средства на дома с изысканной обстановкой, многочисленных слуг, экипажи. Даже сам император прибегал к услугам Павла Ивановича, частенько одалживая у него кареты для своих выездов. Ведь они были лучшие в Петербурге! Этим неформальное общение монарха с графом не ограничивалось. Особенно любил самодержец бывать в доме Ягужинского — там гремела музыка, было много разных и интересных людей.

Гостеприимный хозяин, остроумный собеседник, душа компаний и ассамблей, Павел Иванович, как магнит, притягивал к себе буквально всех. Но особенно представительниц слабого пола. И к тому были основания. Высокий, статный красавец, галантный кавалер, с непринужденностью в движениях, что очень импонировало дамам, обворожительно действовал на них.

Тем не менее, несмотря на все эти достоинства, пленить полностью сердце своей собственной супруги, стать единственным властителем ее дум, Ягужинский так и не смог. Анна Федоровна редко выезжала в свет. Ее более забавляли блудливые утехи, которым она с превеликим удовольствием предавалась у себя дома в отсутствие мужа. Порой эти оргии продолжались неприлично долго, о чем очень скоро стало известно Павлу Ивановичу. Увещевающие разговоры ни к чему не привели. Жена продолжала открыто распутничать. И так продолжалось довольно долго. Двенадцать лет Павел Ягужинский стоически сносил все «художества» жены, хотя доходил иногда до полного отчаяния. Но терпел ради детей — их было четверо: три дочери и сын. Когда же Анна впала «в совершенную меланхолию», сопровождавшуюся самыми необузданными выходками, Ягужинский, ставший к тому времени генерал-прокурором, не выдержал и обратился в Святейший синод с прошением, в котором просил лишь «развязать» его с нею.

Он писал: «Ее поступки стали противны христианскому закону, а чинимые ею мерзости просто невыносимы. Более же всего боюсь, кабы малые мои дети от такой непотребной матери вовсе не пропали».