Проверив представленные материалы, Синод направил их архимандриту Переяславль-Залесского монастыря и поручил ему,
Несмотря на то что после этого случая за Анной Федоровной был установлен строгий контроль, она дважды убегала из монастыря. Учитывая это, Святейший синод весной 1725 года Ягужинскую отправил в девичий монастырь близ Кирилло-Белозерского монастыря, далекое, глухое место, где она «содержалась накрепко». Здесь она и распрощалась с белым светом, прожив в монастыре еще восемь лет.
Анна Гавриловна Головкина, вторая жена Ягужинского, прожила с ним в браке более двенадцати лет. Дама была статная, высокого роста, красивая и обходительная, во всем Петербурге ей не было равных в танцах. Анна дружила с Натальей Лопухиной, известной «светской львицей», модницей и любительницей балов, загубившей немало пылких сердец. В царствование Анны Иоанновны они одновременно удостоились чести быть возведенными в статс-дамы императрицы.
После смерти мужа Анна Ягужинская вдовствовала семь лет. В 1743 году Анна Гавриловна вышла замуж за известного дипломата, бывшего русского посланника при различных иностранных дворах, обер-гофмаршала графа Михаила Петровича Бестужева-Рюмина. Его младший брат, вице-канцлер Алексей Петрович, тоже дипломат, категорически возражал против женитьбы Михаила, полагая, что этот союз не сулит ничего хорошего. И на то у него были основания. Но венчание Анны Ягужинской и Михаила Бестужева-Рюмина все же состоялось.
Как показала жизнь, Алексей Бестужев-Рюмин оказался дальновиднее своего брата. Ведь именно на свадьбе Михаила и Анны и зародилась та интрига, которая чуть было не привела к падению Бестужевых-Рюминых и чуть было не погубила саму Анну Гавриловну, а также семейство ее подруги Лопухиной.
В высшем свете тогда все знали, что и Анна Ягужинская, и Лопухины пострадали после падения императора Иоанна Антоновича и регентства Анны Леопольдовны. Удаленные от двора, они почти открыто и довольно резко осуждали императрицу Елизавету Петровну, взошедшую на российский престол путем дворцового переворота.
Присутствовавший на свадьбе Анны Ягужинской и Михаила Бестужева-Рюмина, близкий ко двору французского короля господин Дальон обратил внимание на «ядовитые звучания» о дворе Елизаветы Петровны и ее министрах, исходившие от лиц, окружавших Лопухину. Француз тут же доложил об услышанном в Париж, который тогда был очень недоволен действиями вице-канцлера Алексея Бестужева-Рюмина и его брата Михаила. Там считали, что именно эти два брата проводят в России внешнюю политику, противную интересам Франции. Впрочем, и официальные власти Пруссии придерживались аналогичного мнения.
Вот так из пустой светской болтовни очень скоро родилось дело «о важном государственном преступлении — поношении Высочайшей Особы и злоумышлении против Верховной Власти».
Но прежде, чем оно набрало обороты, развитию этой интриги способствовало еще одно обстоятельство.
В тот памятный 1743 год от Рождества Христова в июне месяце в Берлине появился маркиз Ботта, ранее дважды побывавший в России в качестве австрийского посланника и особенно тепло принятый в домах Лопухиной и Ягужинской. Он уверял прусского короля, что правительство «мягкосердечной» Елизаветы Петровны непрочно и вскоре должно смениться, что у него в России много друзей, которые только и ждут перемены власти. Французский министр в Берлине маркиз Валори тут же сообщил об этом по инстанции и переслал россказни Ботты в Петербург Дальону. Сопоставив эти сведения с ранее полученной информацией и проведя консультации с Берлином, Париж решил действовать, использовав Дальона в этой игре против братьев Бестужевых-Рюминых. Тот же, совместно с прусским посланником бароном Мардефельдом и при посредстве лейб-медика Елизаветы Петровны Иоганна Германа Лестока, и состоявшего, как утверждали современники, тайным агентом сразу трех королей: французского, прусского и английского, спровоцировали возбуждение следствия по так называемому делу Ботты — Лопухиной.