Как убить свою семью

Но я тоже была одна. В каждой смерти, которую организовывала и видела собственными глазами, я чувствовала контроль над ситуацией. Здесь я была такой же, как и все, кто взял в руки газету. Не имела никакого представления и никому не могла рассказать. Впервые за долгое время мне захотелось к маме. Захотелось, чтобы она знала, что я одна осталась в живых, что я делала это для нее, что я никогда не позволю этим людям забыть и отвергнуть ее жизнь. Но я не собиралась быть одной из тех, кто верит, будто их умершие родственники улыбаются с небес, и устраивать вечер «пожалейки», поэтому открыла бутылку вина и набрала себе ванну. Бриони была мертва, подробности могли подождать. Ее кончина значила гораздо больше, чем вычеркивание очередного имени из списка. Почти все пункты выполнены. Оставался еще один. Папочка, дорогой, я иду за тобой.

Глава четырнадцатая

Записав все это, я рассмеялась. Как я зацепила вас в конце. Я закончила рассказ о смерти Бриони в два часа ночи, в полной тишине и темноте. Даже Келли не храпела. Я была на взводе, вспоминая момент, когда поняла, что у меня осталась только одна цель. Я была так близко, и это казалось таким грандиозным. Находясь в этой камере, жалею, что не наслаждалась этими моментами немного больше. Я должна была ходить на танцы после каждого убийства или награждать себя драгоценными украшениями после вычеркнутой из списка жертвы. У меня был список; я упоминала об этом? Я имею в виду реальный список. Написанный карандашом на обороте фотографии меня и моей мамы. Латимеры подарили мне ее на одно Рождество, вскоре после того, как я переехала в их дом. Это не было большим сюрпризом, учитывая, что это была моя фотография. Софи нашла ее в ящике моего стола и поместила в рамочку, чтобы она выглядела аккуратно.

— Ты должна видеть ее каждый день, моя дорогая, — сказала она, когда я открыла подарок. — Твоя мама очень сильно любила тебя.

Я, конечно, знала это, и мне не нужно было, чтобы Софи меня убеждала. Кроме того, не уверена, что Софи вообще разговаривала с моей матерью, кроме кратких организационных моментов касаемо детских игр, которые всегда проходили в доме Латимеров («Для детей намного проще, когда есть много места», — говорила она Мари), поэтому ее постоянные напоминания, что меня так любили, немного раздражали. Джимми закатывал глаза, когда Софи рассказывала, как Мари гордилась бы моими результатами экзаменов или «отличными» пирожными. Хорошо, что был Джимми.

Но рамка была милая, и я повесила ее у своей кровати в доме Латимеров. Когда я переезжала, то вешала ее на видное место. Когда я планировала убийство Кэтлин и Джереми, я сняла ее со стены и держала в руках, глядя в лицо Мари и гадая, что она подумала бы о моих планах. Вероятно, она бы ужаснулась и разозлилась, подавленная, что я решила потратить свою жизнь впустую, пытаясь отомстить за нее. Но ее не было рядом, чтобы все высказать, так что мне не нужно было придавать ее мнению большого значения. И, кроме того, я делала это и для себя тоже. Мари была мертва. На протяжении жизни она никогда не искала возмездия после всех унижений, которые ей пришлось испытать. Но также она никогда не пыталась исправить то, что причинили мне. Мы обе страдали, потому что она была слишком слаба, чтобы требовать справедливости. Я оказалась лишней в семье, которая не была моей, без какой-либо защиты или поддержки. Только с шоком после потери матери и гневом от созерцания того, как мой отец выставляет свою законную семью напоказ по всему городу. Если б я хотела восстановить равновесие, Мари вряд ли смогла бы протестовать.

Прежде чем повесить фотографию на стену, я взяла карандаш и написала имена всех Артемисов, которых, как я полагала, мне придется убить, на обратной стороне снимка. Надпись была светлой, едва заметной, если не всматриваться, но каждый раз, зачеркивая имя, я вжимала карандаш, проводя линию через каждую букву, пока та не будет полностью перечеркнута. Это была маленькая, но важная отметка. Нужно было еще и красивые украшения себе купить.