Как живые. Образы «Площади революции» знакомые и забытые

«На каждом человеке лежит отблеск истории, – писал Юрий Трифонов в опубликованной в „Знамени“ повести „Отблеск костра“. – Одних он опаляет жарким и грозным светом, на других едва заметен, чуть теплится, но он существует на всех». По словам Натальи Ивановой, Трифонов тогда еще был в обиде на Твардовского и свою документальную повесть об отце в «Новый мир» не понес, и отдал в «Знамя», если колебавшееся, то всегда с линией партии, и повесть успела проскочить на самом исходе «оттепели». Редактировала трифоновскую повесть Нина Каданер.

Трифонов ценил редакторскую работу. Вернувшись позже в «Новый мир» к Твардовскому, он передавал рукописи через редакцию, хотя мог бы отдавать их прямо ему, тот предлагал. «Для меня было важно и существенно мнение Аси Берзер», – объяснял он. «Пройти» через эту скромную сотрудницу редакции было совсем не просто даже именитым писателям. Ее знали как Асю из «Нового мира», но она пришла туда из «Знамени», где в середине 1950-х трудилась бок о бок с Ниной Израилевной.

В годы сменившего оттепель застоя в журнале «Знамя» по большей части печатали так называемую «секретарскую прозу». В семи номерах вольно расположилась «Блокада» Александра Чаковского, в десяти – последовавшая за ней его же «Победа». Редактировавшая их Ольга Васильевна Трунова заработала на этом язву желудка. На нервной почве. (У меня всегда представители этой профессии вызывали страх, с одной стороны, и сочувствие, с другой. Побаивался я редакторов, как любой зависящий от них автор из, так сказать, малозначительных, а сочувствовал, поскольку понимал, каково им, людям образованным, исправлять, если не переписывать малограмотные тексты авторов особой важности.)

Само собой, видное место в журнале занимали произведения его главного редактора. Работавшей в конце 1960-х в возглавляемой Чаковским «Литературной газете» Ирине Янской однажды поручили спешно отредактировать статью Кожевникова. «Ни о какой редактуре, однако, даже речи идти не могло, – вспоминает она, – с десяток полуграмотных страниц следовало или вернуть автору (что исключалось ввиду его высокого сана), или целиком переписать. Изготовленным текстом Кожевников остался доволен, без смущения начертал под ним свое имя и почти тут же предложил мне перейти на службу в его журнал». «Производственные и патриотические романы и повести» Кожевникова, по словам Янской, «редактировала, а по существу – выправляла от безграмотности и нелепиц Нина Израилевна Каданер».

В 1965 году на ее редакторский стол попал роман Кожевникова «Щит и меч», в будущем – любимая книга нашего президента. Рукопись, как рассказывала Нина своему близкому знакомому Геннадию Красухину, «приходилось переписывать. Иногда придумывать какие-то сюжетные ходы, чтобы залатать рваную ткань повествования». «Если бы все было, как в рукописи, – вторит ее племянник Александр Лихтер, – никто бы не смог прочитать роман». А его читала запоем вся страна, снятый по роману фильм стал одним из самых кассовых в огромном советском прокате.

Правда, Надежда Кожевникова ответила мне на этот вопрос иначе, по ее словам, Кожевников «доверял ей не редактуру, а вылавливание опечаток и грамматических ошибок». Думаю, там было и то, и другое. Мне трудно представить себе Нину Израилевну, придумывающую за Кожевникова сюжетные ходы, но в остальном, думаю, ее роль в улучшении его творений была немалой. Возможно даже, что Кожевников страдал дисграфией (частичное нарушение процесса письма, проявляющееся в стойких, повторяющихся ошибках), хотя слухам о его неграмотности все же верить не следует. Тем не менее, разговоры такие ходили. Приведу байку, рассказанную Владимиром Войновичем под видом реальной истории: «Однажды новая машинистка, перепечатывая рукопись главного, обратилась к старой машинистке за помощью: не могу, мол, понять, что это за слово здесь написано. На что та разъяснила с усмешкой: „А этого, милочка, с непривычки никому не понять, здесь написано просто: „спенжак““».

«Нину Каданер отец отличал, уважал, помогал ей и ее матери, выбил им квартиру» (Надежда Кожевникова). В редакции ее называли ходячей энциклопедией, это особенно ценилось, интернета-то не было. Она ведь с утра до ночи читала книги, сидя за редакционным столом, будто примостившись в углу арки на станции метро.

– Господи! Ну почему меня все обо всем спрашивают? – жаловалась она Юрию Апенченко. – Но ведь приятно. – Да уж…

В целом все было не так уж плохо – работа в престижном журнале, встречи со знаменитостями. По словам ее племянника, она называла гремевших тогда Евтушенко и Вознесенского просто Женей и Андрюшей.