Как живые. Образы «Площади революции» знакомые и забытые

«Долой! На приступ!
Вперед! На приступ! —
Ворвались.
На ковры!
Под раззолоченный кров!
Каждой лестницы
каждый выступ
брали,
перешагивая через юнкеров».

Маяковский преувеличивает – юнкера, в основном, разошлись сами. Защитники, похоже, не больно-то стремились оборонять Зимний. Первым – после переговоров с матросами – сдался женский батальон. «Ударницы начали выходить с полным вооружением, складывая винтовки в кучу, – вспоминал видный анархист Федор Другов, один из создателей ВЧК, посланный Дзержинским на площадь к Зимнему дворцу для ознакомления с обстановкой. – …Посыпались остроты и комплименты. Матросские лапы потянулись к шароварам пошарить, не спрятано ли там оружие».

Другов «помчался обратно к Зимнему, чтобы лично организовать там штурм дворца» и «одним из первых с отрядом матросов ворвался в Зимний дворец со стороны Миллионной улицы». В воспоминаниях, напечатанных в эмигрантском журнале, Другов красочно описал свое участие в штурме Зимнего дворца и защите его от мародеров. Следующими (после женского батальона) сдались юнкера, и «матросня ворвалась во дворец и рассеялась по бесчисленным коридорам и залам дворца… По открытому нами пути во дворец вошел народ, рассеиваясь в бездонном лабиринте его помещений». Другов описывает, как «с группой кронштадтцев пробирался по огромным залам дворца, увешанным картинами. У каждой двери стоял лакей в ливрее с неизменными бакенбардами. Странно было видеть этих людей при своих обязанностях в самом пекле сражения. Люди в ливреях невозмутимо стояли на своих постах и привычным движением распахивали перед каждым дверь»[23]. Один из лакеев пожаловался ему на то, что матросы безобразничают – взяли кусок портьеры и вырезали на портянки.

Ну а о том, что дальше – разграблении винных погребов Зимнего дворца – хорошо известно. О последующей судьбе Федора Павловича Другова (1891–1934) – куда меньше, поэтому скажу, что в 1930 году он совершил дерзкий побег в Финляндию через лед Финского залива, а три года спустя вернулся, чтобы еще раз послужить советской власти, и был расстрелян.

Железняков еще успел в Смольный на заседание Второго съезда Советов рабочих и солдатских депутатов. Того самого, где Ильич, согласно советским фильмам, провозгласил: «Рабочая и крестьянская революция, о необходимости которой все время говорили большевики, совершилась!» На самом деле эта фраза была произнесена им раньше, на заседании Петросовета.

Начался съезд в 10 часов 40 минут вечера 25 октября, спустя час после выстрела «Авроры». В три часа утра бурей оваций встретил съезд сообщение о взятии Зимнего дворца и аресте Временного правительства. Железняков поспел туда уже после того, как первое заседание закрылось, и лег спать прямо на столе в зале заседаний. К вечеру 26-го, когда съезд открылся вновь, был бодр и вместе со всеми слушал выступления Ленина о мире и о земле. В тот же день он был включен в состав Военно-морского революционного комитета.

И при всем при этом, представьте, об участии анархистов в революции в советское время говорить было не принято. И это понятно – историю пишут победители.

Визит во флотский экипаж

Из рассказов Любови Альтшуль известно, что в эти же дни Железняков командовал отрядом, вывозившим драгоценности из банков, объявленных национализированными. А о том, что было с героем этого повествования месяц-другой спустя, я обнаружил в брошюре из библиотеки журнала «Огонек». Ее автор – Владимир Бонч-Бруевич, управделами первого советского правительства, чьи рассказы о Ленине нас заставляли читать в младших классах[24]. На сей раз его рассказ не носил святочный характер. Речь о его визите во Второй Балтийский флотский экипаж, дислоцировавшийся в Крюковских казармах. Там разместился революционный сводный отряд матросов, заместителем командира которого был Железняков.

«Рабочие комиссары негодовали и говорили, что это одно из самых опасных гнезд, – вспоминал Бонч-Бруевич. – Они все время были в массе и слышали, как там затевались грабежи, открыто говорилось о насилиях над женщинами, о желании обысков, суда и расправы самочинных. Новое правительство они отрицали, как и всякое другое правительство».

Правда, в теории анархизма они не были сильны, что выяснилось, когда Бонч-Бруевич завел с ними разговор «на теоретическую тему об анархизме» и поведал о личном знакомстве с Кропоткиным. «…В сущности, анархизма у них никакого не было, а было стихийное бунтарство, ухарство, озорство и, как реакция военно-морской муштры, неуемное отрицание всякого порядка, всякой дисциплины». Ну, собственно, у анархистов так и должно было быть. Анархистские лидеры и не настаивали на начитанности революционеров – им достаточно было быть беззаветно преданными делу революции.