Как живые. Образы «Площади революции» знакомые и забытые

Жить в поезде, хотя и недолго, матросы тоже не захотели. «Товарищи моряки жаловались на тяжелые условия жизни в теплушках и просили перевести их в город, – продолжает рассказ Раскольников. – Ховрин, Железняков и я пошли искать помещение. Недалеко от вокзала Николаевской железной дороги, у Красных Ворот, мы наткнулись на огромное трехэтажное здание института благородных девиц». Там и заселились, несмотря на причитания начальницы, которая «все время повторяла: „Но ведь у нас девочки,… у нас девочки“. Мы успокоили волновавшуюся старуху, что институтки могут спокойно оставаться в своем помещении, а мы займем только свободные комнаты первого этажа!» Впрочем, никаких безобразий, насколько мне известно, не последовало.

По пути в Москву Раскольников познакомился со своей будущей женой – Ларисой Рейснер, оказавшейся в эшелоне в качестве корреспондента «Известий» и вскоре последовавшей за суженым на Волгу и Каспий, где он станет командующим флотилией, а она комиссаром. Ее имя, в отличие от имени Раскольникова, было мне известно едва ли не с детства. Все тот же певец революции Всеволод Вишневский выбрал ее прототипом героини своей «Оптимистической трагедии», женщины-комиссара на корабле с экипажем из анархистов. Ее история, приглаженная и приукрашенная, в советские годы была известна каждому мальчишке по одноименному фильму, часто показывавшемуся по телевизору. «Ну, кто еще хочет попробовать комиссарского тела?», – повторяли мы ее фразу, сказанную после выстрела в посягнувшего на нее анархиста.

Говорили, незадолго до того Раскольников был влюблен в другую женщину-комиссара – Александру Коллонтай, прибывшую по поручению Ленина в Кронштадт агитировать среди матросов. Но та предпочла ему Дыбенко, который был моложе ее на 17 лет. Дыбенко лично отвез «валькирию революции» с линкора, где после ее выступления матросы проголосовали за большевиков, в порт и на руках перенес с катера на берег.

Матросы нередко выбирали представительниц «эксплуататорского класса». Рейснер была дочерью профессора, Коллонтай – генеральской дочкой. Вскоре и Анатолий Железняков последует примеру старших товарищей, взяв в спутницы полковничью дочь Елену Винда, о чем расскажу позже.

…По-видимому, новое правительство не очень-то спешило возвращать матросов в Петроград. «Из Петрограда поступила директива, которая предписывала нашему отряду двигаться к Харькову и дальше на юг для борьбы с белым казачеством, – вспоминает Николай Хохрин, избранный матросами командиром отряда на место отозванного в Питер Раскольникова. – Почти на каждой остановке проводили митинг, рассказывали местным жителям, как побеждала в Петрограде Октябрьская революция». Железняков, по его словам, был «постоянным оратором».

Известно, что одним из подвигов отряда стало разоружение юнкеров Чугуевского училища. Надо сказать, Чугуевское юнкерское училище считалось одним из лучших в Российской империи, оттуда вышло наибольшее число георгиевских кавалеров. Тем не менее, как только матросы установили орудие на возвышенности и несколько раз выстрелили поверх крыши училища, юнкера сдались. Можно было возвращаться в Петроград, где матроса-партизана ждала минута славы.

«Караул устал…»

К Новому, 1918 году Железняков вернулся в Петроград. Здесь, в Таврическом дворце с 1906 по 1917 год заседала Государственная Дума России, а на 5 января 1918 года было назначено первое (и, как оказалось, последнее) заседание Всероссийского учредительного собрания. Его делегаты были избраны на первых в российской истории свободных выборах, в них участвовало пятьдесят миллионов человек. Большевики получили меньше четверти голосов – большинство досталось эсерам.

Кадетов, получивших на выборах 4,5 % мест, не было вовсе. Большевики поставили партию кадетов вне закона, лишили мандатов всех ее представителей, а некоторых арестовали (в их числе министров Временного правительства Кокошкина и Шингарева, к судьбе которых мы еще вернемся).

Анархисты никаких выборов не признавали. Как вспоминал о Железнякове Дыбенко, у которого тот был в подчинении, «моряк-анархист, он искренне возмущался еще на втором съезде Балтфлота, что его имя предложили выставить кандидатом в Учредительное Собрание. Теперь, гордо выступая с отрядом, он с лукавой улыбкой заявляет: „Почетное место займу“. Да, он не ошибся. Он занял почетное место в истории»[26]. И, добавлю от себя, входя в историю, он прекрасно понимал, что делает.

«Для охраны порядка в самом Таврическом дворце… я вызвал команду с крейсера „Аврора“, – вспоминал Бонч-Бруевич. – К этой команде были присоединены еще две роты с броненосца „Республика“, под предводительством хорошо мне известного матроса Железнякова, анархиста-коммуниста, честно и бесповоротно ставшего на точку зрения правительства диктатуры пролетариата и отдавшего себя в полное его распоряжение… Я крепко пожал руку этому изумительному человеку – герою революции, матросу Железнякову»[27]. Так матрос Железняк был назначен комендантом Таврического дворца.