Как живые. Образы «Площади революции» знакомые и забытые

«Сторож, открывай: здесь есть арестованные министры. Мы пришли на смену караула». (Опять караул!) Увидев толпу вооруженных матросов, перепуганный сторож впустил их в больницу. Часть осталась снаружи, а человек десять отправились убивать. Ворвавшись в больничные палаты, они кричали, что «убивают министров за 1905 год, довольно им нашу кровь пить». Шингарев пытался было спросить: «Что, вы, братцы, делаете?» Не помогло, в него стали беспорядочно стрелять из револьверов и колоть штыками. Затем убийцы направились в палату Кокошкина…

7 января 1918 года по приказу Ленина была образована следственная комиссия, ей сразу удалось установить личности всех участников убийства. Арестовали 8 человек, потом их всех выпустили. Двоих из убийц, тех, кто размещался во Втором Балтийском флотском экипаже, дислоцировавшемся в Крюковских казармах – Якова Матвеева и Оскара Крейса – матросы выдавать отказались.

Сам Железняков, как будто, к убийству министров непричастен. Но не думаю, что сильно по этому поводу переживал. Вот что писал Горький в своих «Несвоевременных мыслях» о его выступлении 10 января 1918 года на III Всероссийском съезде Советов. Том самом, что задним числом легитимизировал роспуск Учредительного собрания.

«Все, что заключает в себе жестокость или безрассудство, всегда найдет доступ к чувствам невежды и дикаря. Недавно матрос Железняков, переводя свирепые речи своих вождей на простецкий язык человека массы, сказал, что для благополучия русского народа можно убить и миллион людей. И больше могут. Почему не убивать?»

Горький имеет в виду не что иное, как убийство бывших министров. «Людей на Руси – много, убийц – тоже достаточно, а когда дело касается суда над ними, – власть народных комиссаров встречает какие-то таинственные препятствия, как она, видимо, встретила их в деле по расследованию гнуснейшего убийства Шингарева и Кокошкина».

Правда, таким уж «невеждой и дикарем» матрос Железняк не был. «Я знал интеллигентного матроса, который, говоря со мной о коммунизме, привлек в качестве метафоры синюю птицу счастья из Метерлинка, – Анатолия Железнякова». Это из книги «Ни дня без строчки» Юрия Олеши, знакомого с ним по Одессе.

Съезд, между прочим, начался с выступления матроса Железняка, ему дали слово «от имени революционных отрядов Петрограда». «У чернорабочих революции еще не заржавели винтовки, и хватит силы для того, чтобы довести революцию до конца и окончательно одержать окончательную победу над капиталом!» Товарищу Железнякову устраивают бурную, длительную овацию. Возгласы: «Да здравствует революционный флот!» Он отвечает: «Да здравствует непобедимая революционная армия рабочих и крестьян!»[31]

Но это все дежурные слова, а вот пассаж о том, что для благополучия всего народа можно убить и миллион человек – это нечто другое. Сорок лет спустя, на VIII съезда Китайской компартии нечто подобное произнес Мао Дзэдун: «Если во время войны погибнет половина человечества, это не имеет значения. Не страшно, если останется и треть населения. Через сколько-то лет население снова увеличится».

Это его высказывание не имело никаких последствий, кроме одного: оно так или иначе расширяло область допустимого до массового правоотступничества. В иной ситуации, в ином обществе слова Железняка встретили бы осуждение, а здесь ничего – молодец, крутой малый.

Что же касается упомянутых Горьким «свирепых речей вождей», то Лев Троцкий, выступая на том же съезде, так прокомментировав роспуск Учредительного собрания: «…И мы нисколько не скрываем и не затушевываем того, что в борьбе с этой попыткой мы нарушили формальное право. Мы не скрываем также и того факта, что мы употребили насилие, но мы сделали это в целях борьбы против всякого насилия, мы сделали это в борьбе за торжество величайших идеалов». Троцкий, создатель Красной армии, был особенно популярен среди военных моряков. Недаром у комсомольского поэта Александра Безыменского были строки:

«Я грудь распахну по-матросски…
И крикну: „Да здравствует Троцкий!“»

«Ему разрешили выехать на юг…»

В январе 1918 года Петроград захлестнула анархистская матросская вольница, «братишки» громили винные склады, проводили обыски и экспроприации. С большим трудом большевикам удалось направить эту разбушевавшуюся массу на Украину на борьбу с «буржуазными националистами». Железняков оказался в их числе. В упомянутой брошюре Бонч-Бруевича рассказывается, чем закончилась история с железняковским «экипажем», о том, как «смольнинский отряд быстро вошел в это помещение, снял часовых и разоружил всех матросов, среди которых было много пьяных, вповалку спавших с пьяными проститутками. Железняков понял, что ему оставаться здесь больше нельзя, что его часть разлагается совершенно. Он отобрал около 200 человек, на которых мог надеяться и попросил послать его на фронт. Ему разрешили выехать на юг…»