«Какаду»

— Чтобы потом его потерять. Это паршивый бизнес.

— Но ты делал его.

— А что, — возмутился он. — Может, я должен был сидеть сложа руки и смотреть, как другие обогащаются?

— Нет. Но ты был обязан предвидеть также и потери. У других они уже есть, теперь твоя очередь…

Вильям с изумлением посмотрел на нее.

— Ну, знаешь, этот день тебе удался, — заметил он с неохотой. — Ты теперь довольна?

— А ты как думаешь?

— Лучше не будем говорить об этом.

— Как хочешь.

Вильям отошел от стола. В углу комнаты, на столике между двумя креслами в чехлах, стоял телефон. Он подошел к нему, медленно снял трубку, не вворачивая головы, спросил:

— Какой номер Раубенштока?

— Хочешь ему позвонить?

— Гертруда, не задавай наивных вопросов. Если я спрашиваю номер…

— Их нет дома, — поспешно ответила Гертруда.

Он обернулся.

— Откуда ты знаешь?

— Я разговаривала с ними сегодня. Они уехали за город к родным. Понимаешь, они собираются устроить там прощальную вечеринку.

— Прощальную? — удивился он.

— Ах да, — воскликнула Гертруда. — Я забыла сказать, что Раубеншток тоже получил повестку в армию…

Вильям осторожно положил трубку и с изумлением посмотрел на Гертруду.

— Черт побери! Значит, так обстоят дела?!

Гертруда молча кивнула головой.

VI

Спать они пошли очень поздно, уже далеко за полночь, чего до этой поры никогда не случалось. Несмотря на усталость, Хольт долго не мог заснуть. Не переставал думать о новом для него положении, трудном и неожиданном, с которым все еще не мог смириться, а когда, уже около трех часов утра, ему показалось, что он наконец заснет, в городе завыли сирены, предвещающие налет, и началась бомбежка. Длилась она недолго. Едва они спустились в убежище в саду и успели как-то в нем устроиться, в центре города стихли отзвуки взрывов, и вскоре тревога была отменена. Молча вернулись в постели, он немного задремал, потом очнулся, заснул снова, и, когда Гертруда его разбудила, у него было такое чувство, что он совсем не спал этой ночью, хотя было уже почти девять часов утра. Голова разламывалась от боли. После ужина он выпил слишком много вина, больше, чем намеревался сначала, и ему стало совсем уж скверно. Лучше всего полежать бы еще в постели, но, поразмыслив, он решил, что это сейчас было бы непозволительной роскошью. Он пошел в ванную, голова кружилась, и состояние было полуобморочное. Принял холодный душ, но это не очень помогло.

За завтраком Гертруда, тронутая жалким видом Вильяма, начала его уговаривать:

— Съешь что-нибудь. Тебе наверняка станет лучше…

— Нет. Не могу даже смотреть на еду.

— И все-таки поешь, — настаивала она. — Если пойдешь натощак, будешь чувствовать себя еще хуже.

— Нет.

— Ну хорошо. Раз нет, так нет…

Чай он выпил все-таки с удовольствием, принял два порошка от головной боли и сразу встал из-за стола.

— Я постараюсь прийти поскорее, — сказал он хмуро. — И прошу тебя, как только откроешь магазин, возвращайся домой. Продавщицы сами управятся, а ты можешь мне понадобиться.

— Хорошо, Вильям. Сделаю, как ты хочешь…

Немного поколебавшись, он поцеловал ее в лоб, как обычно делал это изо дня в день перед тем, как идти на работу, и поспешил выйти из комнаты, чтобы не поддаться охватившему его волнению.

В городском армейском отделе, размещавшемся в старой готической ратуше, ему тотчас же объяснили, что какая-либо ошибка в излагаемом деле исключена и, вероятно, комиссия, которая прислала ему повестку, руководствовалась другими, более важными, чем у него, соображениями.

— В конце концов, хромота не помешает вам защищать нашу родину, — насмешливо заявил дежурный офицер. — Положение в настоящее время серьезно, но не безнадежно. Судьба страны будет зависеть теперь от поведения всего народа…

«Дерьмо, — подумал с бешенством Вильям. — Дерьмо!» Однако он не осмелился возражать, так как понимал, что это бессмысленно, не говоря уже о возможных осложнениях. Но слова офицера о Германии как о чем-то общем для них обоих возмутили и озадачили его. «Наша отчизна? — удивился он в душе. — Это, значит, чья? Его или моя?» И пришел к выводу, что если бы это могло изменить ситуацию, столь неожиданную для него, то он охотно и без малейших угрызений совести тотчас же отрекся бы от этой отчизны, вспомнившей о нем теперь, когда он понадобился. «На черта им это? — спрашивал он себя с горечью. — Рейх и так мало-помалу превращается в кучу мусора. Стоит ли жертвовать еще чем-то? Так или иначе нас ничто не спасет от поражения». Но тут он решил не думать об этом, поняв, что совершенно бессилен и не сумеет повлиять на события, которые его ждут.

Офицер молча заполнял предназначенные для него документы, закончив, подал их ему через деревянный барьер и сказал с недовольной миной:

— Прошу расписаться в получении.

Вильям Хольт поспешно расписался на подсунутом листке.

— Прекрасно, — буркнул офицер и тут же добавил — А предателей мы сумеем призвать к порядку…

Хольт, опешив, смотрел на офицера и чувствовал, что кровь начинает понемногу приливать к лицу. Он быстро отвернулся, а потом смущенно спросил:

— А почему вы мне это говорите?

— А кому же я должен говорить?

— Я ведь ничего плохого не сделал.