Какая она, Победа?

Здесь, в Кара-Куле, ему не понадобилось много времени для того, чтобы прийти к выводу и смириться с этим выводом, что техникум ему не окончить, диплома не видать, что в соответствующей графе анкеты так и останется у него этот прочерк, столь досадный, даже конфузный по нынешним временам. Но ни досады, ни тем более конфуза по случаю отсутствия хоть какого-нибудь диплома он не испытывал, интерес к этой личной проблеме был утрачен начисто. И как бы далеко вперед он ни заглядывал, жизнь его без остатка укладывалась в русле Нарынгидроэнергостроя, и ни о каких других вариантах или запасных решениях ни для себя, ни для детей своих он уже не думал.

Он не хотел бы обидеть этим признаньем ту работу, которой жил прежде, тех людей, с которыми ее делил. Он и там не спал на ходу, не задыхался в безвоздушном пространстве, не плакался друзьям в жилетку насчет того, что с радостью ушел бы куда глаза глядят, лишь бы начать все сначала, лишь бы не видеть того, другого, третьего, нет. И все же вздыхает теперь, на мгновение представив, что тогда, в горкоме, могли и прислушаться к его самоотводу, могли оставить в Оше. И тогда в его жизни не было бы Кара-Куля, створа, того исключительного обстоятельства, которое крылось в самом слове «всесоюзная» и мимо которого он чуть было не прошел.

Никогда особенно не приходилось размышлять над тем, что могут означать эти примелькавшиеся слова, что они в себе таят. Да они и не таили ничуть, все сказано предельно открыто, ясней некуда — всесоюзная стройка!

Всесоюзная! Значит, люди со всей страны, и каждый, что бы сюда его ни привело, привез в Кара-Куль не только семью и чемоданы, трудовую книжку или до отказа набитый всяческими бумагами портфель, но и частицу тех строек и городов, где работал прежде, их дух, традиции, уменье и талант делать дело. Какой спектр уровней, стилей руководства и людских взаимоотношений, какая немыслимая пестрота житейских ситуаций и судеб!

Все это бродит, спекается, из всех этих струй и напластований, составляющих и градиентов, легирующих добавок и флюсов, катализаторов и заполнителей, учкурганских, ошских, фрунзенских, московских, волжских, сибирских и днепропетровских отливается, отстаивается новый сплав — каракульский, и сознавать свою причастность к этому таинству творения человеческой общности доставляло глубокое и непреходящее удовлетворение.

Человеком, которому крупно повезло, он чувствовал себя еще и по той причине, что когда-то, перед войной, работал в барнаульской комсомольской газете и относиться спокойно к бумаге, газетной полосе не мог: каждый любопытный факт, человек, каждая мало-мальски примечательная история неизменно вводили в соблазн немедля сесть за письменный стол и написать.

Повесть? Роман? Конечно, книга — это сложно. А для него так и вовсе мечта. И пока лучше об этом помалкивать. И так подшучивают над ним, и так косятся, дескать, вместо того чтобы заниматься исполнением прямых служебных обязанностей, Шинко информашки в газеты пишет, интервью сам у себя берет.

А как он может не писать, если все новости через него идут? Сколько потом было написано о скалолазах, Аксенове, но самые первые строчки ему, Шинко, принадлежат. Он и о Балинском одним из первых узнал, может быть, позже только Аксенова и Бушмана…

К скалолазам, а тем более к альпинистам у Шинко было вполне определенное, раз и навсегда сложившееся отношение. Для этого ему понадобилось всего лишь раз попытаться подняться по лесенке, навешенной возле входного портала. Из попытки этой ничего не вышло, но то, что нужно было узнать, Петр Федорович узнал. Он понял, что прохожий, глядя на скальный отвес с асфальтированной дороги, никогда не почувствует того, что чувствует человек, находящийся на этом отвесе. Он никогда, даже при всем желании не осознает до конца, что стоит за словами «стена», «отвес», «склон», сколько бы раз эти слова ни повторялись. А значит, не поймет и самого человека. Дело вовсе не в том, что человек, которому приходится работать на стене, ничего не боится. Он боится. Но он все-таки находит в себе силы преодолеть эту естественную реакцию на высоту, а как уж это удается изо дня в день, из месяца в месяц и даже из года в год — вот этого Петр Федорович не знает.

И потому для Шинко эти люди — боги. Он согласен, сравнение не ахти какое, но лучшего пока не придумал. И когда в дверях его кабинета впервые появился Балинский, когда Толя, сославшись на Бушмана, справился насчет жилья, Петр Федорович поднялся навстречу, протянул руку, сказал, что знает, что рад познакомиться, что придумают что-нибудь с жильем, а пока, на первое время, ничего, кроме гостиницы «Люкс», предложить Толе не может.

— Бывают в жизни огорченья, — не удержался от шутки Балинский.

Шинко смотрел ему вслед, а сам видел то, что предстояло этому человеку в самые ближайшие дни. Там, на створе.

Прыжок с 1300