Какая она, Победа?

^ил больше, чем, казалось бы, дает. Утром не смог продолжать подъем Виктор Горяч. У него странное сомнамбулическое состояние. Отказался от подъема на вершину и Галкин. Что удивительного! За один день они с Борисом Соустиным поднялись из базового лагеря сразу на 6100. Еще за день — на 6800. И это после ферганской и ошской жары, после изнурительной беготни, нервотрепки последних дней! Все имеет свой предел. Возможности человеческого организма тоже. Тимофеич, однако, говорит, что вполне мог бы продолжать восхождение, но на пике Ленина он бывал и прежде, а теперь его больше волнует десант на полку 6100 и что он должен быть там.

Остальные пошли на вершину. В полдень сидели у тура и к вечеру спустились к палатке. Намерзлись, да так, что временами ног не чувствовали, особенно на Запятой, где был сильный ветер. У Володи Боброва шекльтоны промокли, пришлось поднажать, хотя спешить было особенно некуда: спускаться ниже 6800 в этот день не имело смысла.

В палатке было тихо. Горяч так и не просыпался. Галкин, вернувшись после попытки все же подняться на вершину, тоже спал. Борис Соустин занимался стряпней. Странное состояние у Вити Горяча. Аппетит, пульс, температура — все в норме. И полное безразличие, апатия, нежелание двигаться. Утром 27 июля не знали, что и делать. Человек спит. В любом положении. Пробовали вести, не получается. Потом упаковали в спальный мешок, стали спускать. А Горяч спит.

Спустились на 6100. Там догорали дымовые шашки, стлался дым, на жестком снегу ярко выделялись сине-красные купола парашютов. Армейцы обнимались, размахивали шлемами: парни праздновали свою победу. Кто-то из офицеров группы встречи приказал заняться укладкой парашютов, и Галкину пришлось вмешаться, отменить под свою ответственность этот приказ:

— Всем вниз. Немедленно. Не теряя ни минуты.

Да, поздравлять друг друга с победой можно только внизу. Хотя и было с чем поздравить. Особенно Леонида Асаенка и Бориса Михеева. Во время прыжка Леонид попал в стропы парашюта товарища, и оба купола стали гаснуть. Казалось, молодых десантников уже ничто не спасет. И вот тут в отведенные ему судьбой доли секунды Асаенок проявляет редкое самообладание. Он отцепляется от своего парашюта, камнем летит вниз, обгоняет в воздухе Бориса Михеева и только тогда, уже у самого склона, рвет кольцо запасного парашюта. Спасены!

Все-таки и на 6100 ветер был не из слабых, парашютистов разбросало.

Кого-то на склон, а кого и к самому краю полки, обрывающейся в пропасть.

Но все обошлось, если не считать того, что в момент приземления сержант Виктор Датченко ушиб колено. Словом, капитан Георгий Таинас, руководивший прыжком тридцати шести, мог быть доволен своими питомцами. А теперь вступали в силу законы альпинизма. И им следовало безоговорочно подчиняться.

— Вам что, жить надоело? Почему сели? Подъем! Вниз! Вниз!

Подтянись! Кто там ест снег?

Фергана. Накануне

26 июля группа Петриченко должна была сбросить на вершину грузовую платформу. С одной стороны, репетиция. С другой, баллоны с кислородом и ферганские фрукты лишними на семи тысячах не будут.

Самолет круто полез вверх, вдавливая людей в ребристые, расположенные вдоль бортов скамейки. Земля запрокинулась, словно кто-то переворачивал пластинку, в мгновение ока меняя дымную мозаику Ферганы на студеную дикость Памира, головокружительную до звона в ушах. Натянули кислородные маски. Теперь о высоте напоминал разве что иней на стеклах иллюминаторов. Парни переходят с места на место, насколько хватает шланга, стараясь увидеть как можно больше. Вот он, Заалайский хребет!

Створки люка медленно поползли в стороны, обожгло холодом, ворвавшимся в громадный, во все самолетное брюхо, проем, зрелищем подрагивающей, испещренной облачными пятнами бездны, ослепительно ярким и резким, как автогенное пламя. Парашютисты подтянулись к проему. Они расположились над самым обрезом, чуть ли не свесив ноги. Самолет покачивает, рамка проема скользит то вверх, то вниз, а в этой сумрачной раме с темными силуэтами людских фигурок морскими волнами взлетает и опадает безмолвный шквал фирновых волн, ледовых сбросов, черных скальных круч, расчерченных вдоль и поперек мертвенно-белыми полосами снегов.

Немыслимо, что кто-то может по своей воле встать и шагнуть с восьмикилометровой высоты в этот замерший в предельном напряжении мир, в котором нет и не может быть места ничему живому.

— Где площадка? — спрашивает кто-то у Томаровича.

Кричать приходится изо всех сил, но Томарович понимает. Он утвердительно тычет пальцем куда-то вниз, но там ничего нет, кроме головоломных всплесков льда и скал, начисто исключающих саму мысль о каких-либо экспериментах с парашютом.

— Нормально. Хорошая площадка!

Вот теперь ее видно. Белое плечо предвершинного гребня, помеченное оранжевой точкой альпинистской палатки. Рядом два крошечных красных восклицательных знака — это фигурки альпинистов. Они то ли стоят, наблюдая за полетом, то ли идут — сверху не разглядеть.