Какая она, Победа?

С 6100 была связь. Там сидел Галкин. Он подтвердил, что выброска завершилась полным успехом и что теперь его беспокоит только скорейшая эвакуация в базовый лагерь и, конечно, прыжок на 7100. Тут Галкин предложил отказаться от прыжка. Он сказал, что был на 6800 и там, наверху, сильный ветер. Петриченко опасений Галкина не поддержал. Возможно, на 6800 и есть сильный ветер, а вот на 7100 появился крест, его хорошо видно, и у команды нет веских оснований так просто отказаться от задуманного. Он подозвал к себе Томаровича, они перекинулись несколькими ^словами, и Томарович утвердительно махнул рукой.

Самолет ушел вниз, в Алайскую долину. Здесь, на пяти тысячах, парашютисты перешли в гермокабину и переоделись. Настал их черед.

Самолет вновь забрался на восемь тысяч, все заняли свои места. Вспыхнул сигнальный плафон, раздвинулись створки люка, и они пошли. Бочком один за другим, как и сидели на ленте десантирующего устройства, с интервалом в ноль две десятые секунды. Кто обернулся, кто сделал жест, чтобы вот так, с приветственно поднятой рукой, и остаться в тех немногих кинокадрах, которые находящимся на борту кинооператорам удалось снять. Прокопов.

Севостьянов… Юматов… Мекаев… Томарович… Глагольев… Морозов…

Чижик… Сидоренко… Петриченко…

Такая была спокойная уверенность в своих силах, в благополучном исходе, что Эрик Севостьянов, оказавшись в воздухе, прежде всего вытащил фотоаппарат и принялся фотографировать Прокопова, который шел чуть впереди и ниже. Потом этот снимок обошел многие газеты и журналы — темно-синее небо и желтый купол с темной человеческой фигуркой, погружающейся в белую кипень рваных облаков и снежных вершин. Где-то там, впереди, должна быть площадка. Эрик глянул вниз и неожиданно увидел площадку прямо под ногами, так что попасть на нее было уже невозможно.

Сильный боковой ветер, раскачивая купол, нес на скалы. Прямо на скалы.

Теперь вся надежда была на белевшие кое-где снежные пятачки, но как на них попасть?

«Уже приготовился к приземлению, — рассказывал в своих заметках Эрнест Севостьянов, — но вдруг ветер, упираясь в гребень, бросил мой купол почти под 90 градусов. Едва успел среагировать и вынести ноги вперед, как налетела земля. Удар. Тут же перевернуло через голову, и я покатился по склону, а надутый ветром купол тащил поперек гребня.

Пытался отцепить замки и отсоединить купол, но руки бились о камни, снег залеплял глаза. Трудно было что-то сообразить. Перед глазами мелькнула пропасть. В какую-то долю секунды все же удалось отцепить замки. В этот момент остановился, упершись о последний выступ склона…

Где мои товарищи? Что с ними?»

Капитан был тяжелей всех и потому прыгал последним. И едва вылетел, едва «раскрылся», едва появилась возможность оглядеться вокруг, сразу понял, что на площадку он не попадет. Первым шел Прокопов, но и тот мог угадать лишь на самый краешек, впритирку, а всех остальных сносило еще дальше, за гребень южного склона, на предвершинные скалы. Ребята пытались тормозить, сбить скорость, еще не видя, что все эти попытки бесполезны. Еще более безнадежным казалось положение у него самого, у Петриченко.

— Ну, Сан Саныч, на этот раз тебе не выкрутиться, — сказал себе капитан. Он привык вот так разговаривать с самим собой, когда больше не с кем разговаривать и когда приходилось туго. А сейчас было именно так.

Было жутковато. Гора надвигалась с такой скоростью, будто он мчался на мотоцикле, чтобы столкнуться с ней лоб в лоб.

Петриченко не тормозил. Осталось попытаться превратить ветер из врага в союзника и перемахнуть через вершину. Правда, по ту сторону нет альпинистов и, чтобы выйти к ним, придется тащиться через гору, но об этом ли сейчас думать?

Теперь он ребят не видел, потому что шел к ним спиной. Боковым зрением заметил, что неподалеку пристроился Сидоренко, еще ближе оказался Морозов. Скалы проносились так близко, что хотелось поджать ноги. Еще бы! Ветер до двадцати метров в секунду, откуда он взялся? Нет, все это ничуть не походило на то прошлогоднее парение над Памирским фирновым плато, когда впору было петь, дурачиться, до того они были счастливы, до того были прекрасны, щедры и горы, и солнце, и весь мир, — все не то!

Едва заметил, что пронесся над пиком. А ведь возвращаться пешком!

Внизу круто обрывающиеся волны снежных карнизов, снежных подушек – надо приземляться. Лучшего может и не быть. Развернул купол, чтобы встретить склон ногами, с лета пробил наст. В то же мгновение отстегнул парашют, тот зашелестел, заструился в пропасть, исчез. Все. Живой!