Какая она, Победа?

Обширные снежные поля. Лавиноопасное состояние снега. А под этим снегом трещины. Надо идти след в след, а как это сделать, если все впряглись в «кокон», да и Саше Сидоренко тоже нужна помощь?

С работой пришла жажда. Это может показаться нелепицей, парадоксом, ведь вокруг снег и лед, не пустыня же! Пустыня. Хуже пустыни, оттого что есть искушение набить снегом рот, отломить сосульку. Но кусок льда за щекой — это верная ангина. А им только этого и не хватает, чтобы ктонибудь заболел. Страшно хочется пить. Человек нигде так не высыхает, как на высоте. А бензина в примусе столько, что снег можно топить только для больного. Ну и, конечно, для Саши Сидоренко.

Над вершиной появился самолет. Он долго летал над пиком, над склонами, потом улетел.

Увидели их? Не увидели? Трудно надеяться; что можно разглядеть среди скал и трещин с такой высоты? Да и кто знает, где следует их искать?

К вечеру спустились почти к леднику, заночевали на 6000.

Беспрестанные мысли о воде доводили чуть ли не до галлюцинаций.

Мерещился ферганский киоск «Соки — воды», и «док» Шиндяйкин дал себе слово, что если они выберутся отсюда, с Большой Саук-Дары, то он обязательно приедет в Фергану, придет в этот киоск и будет пить, пить, пить, пока не зальет жажду, если это вообще выполнимо… И снова будет пить!

Божуков в том, что они выберутся с Большой Саук-Дары, ничуть не сомневался. Дело времени, вот и все. И труда. Он вел группу с обычной для него твердостью, уверенностью в своих силах, не давал раскисать. А когда утром 29 июля появился вертолет и сбросил контейнер, тут повеселел даже Морозов, которому было трудно от одного только сознания своей беспомощности, не говоря уж ни о чем другом.

К контейнеру пошли Добровольский и Путрин. Груз приземлился чуть поодаль, и на эти 200 метров ушло три часа. Какое разочарование! Ни одной банки сока. Ни единого литра бензина. Сухари! В том состоянии, в котором находились люди, сухари были так же несъедобны, как камни морен. Был хлеб, сахар, тушенка, была крупа, была соль, но все это не имело почти никакой цены. Не было воды!

Решили воспользоваться остатками контейнера, собрали все, что могло гореть. Раздули огонь. Поставили кастрюльку. Это дало по глотку горькой, пахнущей паленым тряпьем снеговой жижи. К немалому изумлению, в посылке обнаружили семь пар новенького мужского белья, надобность в котором как будто еще не наступила. Тем не менее решили воспользоваться.

Натянули прямо поверх одежды, оказалось, удобно. Днем не так жарко, всетаки белый цвет. Ночью — не так холодно, белье-то теплое. Но вид, вид!

Впрочем, было не до острот.

Они уткнулись в ледопад. Это была та ловушка, которой Божуков так опасался с самого начала спуска. Вернуться назад, пересечь ледник, попробовать пройти вдоль другого борта — на это нет сил. Перейти с ледника на склон? Но дорогу преграждала семидесятиметровая стена, а им только сейчас и заниматься преодолением стен! Ситуация была «аховой».

Сидели, молчали, и тут показалось, что неподалеку журчит вода.

Прислушались — точно, вода! Где-то внизу, в лабиринте ледовых сбросов и трещин, шумел ручей. Двое связались, собрали всю имевшуюся посуду, пошли вниз. Остальные во главе с Божуковым начали обработку стены.

Настырность, воля Божукова делали свое дело. Уступила стена. Появилась вода. Много принести было не в чем, но все же попили, даже одну фляжку на утро оставили, на завтрак. На «завтрак» оставили и транспортировку Морозова по стене. Все-таки это лучше делать со свежими силами, какими бы они ни были.

Утро 30 июля началось с огорчения. Фляжка с водой лежала в палатке, в головах и все же за ночь замерзла. Так, без завтрака начали поднимать Морозова. Когда «кокон» оторвался ото льда и медленно поплыл вверх, удерживаемый над пропастью всего лишь паутинкой веревки, «док» Шиндяйкин отвернулся, так жутковато было глядеть на этот отнюдь не цирковой трюк.

Выбрались. Обошли ледопад. Ледник стал положе, но сил от этого не прибавилось — ребята выдохлись вконец. Десять шагов, и остановка. Десять шагов, и они валятся в снег. Морозов был даже рад этим все учащающимся привалам, потому что ему тоже нужно было перевести дух. Он плохо себя чувствовал. И он устал. От бесконечной тряски и толчков. От боли в ноге. От напряженного ожидания того, что кто-то оступится, упадет, а он, Морозов, ничего не сможет предпринять. Его тащат волоком. Несут на руках. Там, где может пройти лишь один альпинист, один альпинист и тащит, подстрахованный со всех сторон веревочными оттяжками. Сидеть на плечах своего товарища, которого качает из стороны в сторону над хрупкими снежными мостиками, над скользкими ледовыми гребнями, над черными провалами трещин, в которые долго, со звоном летят осыпающиеся сосульки, Морозов уже не может. Он предлагает оставить его на леднике, чтобы затем вернуться с подмогой. Оставить — значит бросить, отвечают ребята.

Вновь появился вертолет. Конечно, этого ждали, но, когда послышалось знакомое, самое-самое желанное тарахтенье Ми-4, это было похоже на чудо.