Какие они разные… Корней, Николай, Лидия Чуковские

Однако и эта попытка позаимствовать мировоззрение оказалась напрасной. Рабочие люди также мало помогли мне, как ученые книги. Политическая программа у этих подпольщиков существовала, и даже весьма отчетливая, но основы, основы философской и нравственной я не углядела. Политическая их программа была сродни кронштадтской, то есть “долой большевиков! да здравствует советская власть!”, но я искала основной мысли, которая озарила бы мой путь, а они вели себя так, будто искомая мысль уже найдена».

Она и была найдена ими, но это была их мысль. А свою «основную» мысль Чуковская обязана была искать сама, пыталась найти, но никак не находила. Она написала отцу 26 декабря 1925 года: «Если я сидела в ДПЗ и если буду еще сидеть, то не за идеалы и не принципиально, а за то, что люблю Аиду [Басевич], Раю [Шульман], Юру [Криницкого], Колю [Прусса] и активно помогаю им».

Все перечисленные Лидией Корнеевной ее друзья – анархисты, студенты Российского института истории искусств. В это время никого из них в Ленинграде уже не было. Решением Особого совещания от 16 января 1925 года Криницкий был выслан в Зырянский край, через два месяца Прусс был лишен права проживания в шести крупнейших городах Советского Союза, а Басевич выслана в Казахстан. Несколько позже, 19 июня, Шульман сослали в Среднюю Азию.

Арест

Наступило лето – самое нелюбимое Чуковской время года: друзья разъезжаются. Лидия Корнеевна вспоминала: «Родители мои сняли на лето дачу для всей семьи неподалеку от Луги. Я же терпеть не могла дач и под выдуманным предлогом быстро удрала с дачи в город. Но и в городе, когда все учащиеся разъехались, меня начала одолевать скука. Жила я одна в пустой большой квартире. Вздумала пригласить Катюшу пожить у меня. Мы по обязанности конспектировали толстый том Пешковского – столько-то страниц в день! – с неуемной жадностью глотали романы Анри де Ренье и Хаксли; вместе ходили на рынок, а вечером в кино; хохотали без всякой причины, ленились варить обед, чистили картошку, а всё больше морковка, конфеты, огурцы; интриговали кого-то по телефону, меняя голоса, разговаривали до поздней ночи об институтских профессорах и о наших сокурсниках».

И о тех, и о других у Лидии Корнеевны было не очень высокое мнение. Через несколько лет после окончания института она записала в дневник: «Странные были у нас учителя. Все незаурядные, даже блестящие люди: Тынянов, Эйхенбаум, Томашевский, а в учениках разбирались худо. Больше всех они любили Коварского, Степанова, Гинзбург, Островского. Коварский – нуль; Степанов – барахло; Гинзбург умна, но не на бумаге; Островский – библиограф – и все они вместе, прежде всего, не литераторы… Разве что Энгельгардт кое-что открыл нам».

Лидия Корнеевна покинула дачу 9 июля 1926 года. На следующий день ее отец записал в дневник: «В Луге. Блаженствую. Вчера Лида отряхнула прах родительского дома – уехала с дачи в город искать себе службы».

Но Чуковская и не собиралась искать работу, она весело проводила время вместе с Катей Борониной, которая согласилась пожить на Кирочной, сделала это не без умысла: ей нужна была пишущая машинка Чуковских. Лидия Корнеевна вспоминала:

«В кабинете у Корнея Ивановича стояла пишущая машинка – сооружение величиною и тяжестью с прибрежный валун. Когда-то, в лютые голодные годы военного коммунизма, эту машинку подарили Корнею Ивановичу американцы (“American Relief Association” – “Американская ассоциация помощи”, в просторечии “ARA”).

Машинка двухэтажная, с двумя шрифтами: крупный для заглавных букв и мелкий, обыкновенный, для остальных.

Катюша внезапно попросила у меня разрешения учиться писать на машинке. “Пожалуйста… Что это тебе вдруг вздумалось?” – “Да так просто. Мама говорит, в жизни пригодится”.

Она прилежно стучала одним пальцем. Я посмеивалась над нею: сама я умела не одним пальцем, а двумя».