Какие они разные… Корней, Николай, Лидия Чуковские

«…На Гороховой, обледеневшей от пролитой воды, я в эти страшные январские дни встретил Ольгу Берггольц. Я накануне вернулся в город с аэродрома и был поражен страшными изменениями, произошедшими за время моего отсутствия. Особенно тягостно было мне видеть разительные перемены, произошедшие с моими знакомыми. Я пугался, взглянув на них, и испуг отражался на моем лице и пугал их. Проученный этим, я сообразил, что мне нужно следить за своим лицом и, встретив знакомого человека, говорить ему что-нибудь подбадривающее. Вот почему, увидя на Гороховой Ольгу Берггольц, закутанную в платок, с почерневшим от мороза и голода лицом, я, мгновенно подавив охвативший меня ужас, сказал ей:

– А вы отлично выглядите, Олечка.

Она волочила за собой пустые салазки.

– Я с кладбища, – сказала она. – Я отвезла туда мужа.

Много лет прошло с той нашей встречи, а Ольга Федоровна все не может забыть и простить мне этой моей глупой лжи, – как я ей, замученной голодом, замерзшей, только что собственными руками похоронившей мужа, сказал, что она отлично выглядит».

Описанная встреча произошла в конце января 1942 года. Поэтесса только что похоронила своего второго мужа – Николая Молчанова, умершего от голода.

Первым мужем Ольги Берггольц был один из самых ярких советских поэтов 30-х годов Борис Корнилов. Как уже было сказано, он был арестован по доносу Н. В. Лесючевского в 1937 году и затем расстрелян.

Не избежала ареста и Ольга Федоровна. Ее забрали в тюрьму в декабре 1938 года, беременной. После истязаний, которым чекисты подвергли молодую женщину, случился выкидыш. Больше детей она иметь не могла. Берггольц (очень редкий случай) освободили из застенка в июле 1939 года. Выйдя на свободу, она написала два стихотворения под общим заглавием «Борису Корнилову». В первом говорится:

Не стану прощенья просить я,
ни клятвы —
напрасной – не стану давать.
Но если – я верю – вернешься обратно,
но если сумеешь узнать —
давай о взаимных обидах забудем,
побродим, как раньше, вдвоем —
и плакать, и плакать, и плакать мы будем,
мы знаем с тобою о чем.

Наступила война, и Ольга Берггольц стала голосом и совестью осажденного Ленинграда. Она ежедневно выступала по радио, читала стихи и прозу.

Как и все, кто отвез своих близких на кладбище, Берггольц должна была бы умереть. Спас поэтессу полюбивший ее коллега по работе на радио литературовед Георгий Макогоненко (она звала его Юрой). Берггольц вспоминала: «Я была уже очень плоха, но не ложилась, от стационара отказывалась. Юра ухаживал за мной, как за маленькой, что-то мне стряпал, приготовлял постель». Вдобавок ко всему свалилась еще одна беда – с огромным усилием воли написанную поэму «Февральский дневник» («мой долг трагическому городу» называла ее автор) ленинградская военная цензура поначалу запретила печатать[68]. Ольга Федоровна вспоминала: «…Запрещение – обнародовать поэму – еще подорвало меня». К счастью, в это время в Ленинград приехала сестра поэтессы (она сопровождала машину с продовольствием, подарок от московских писателей ленинградским). Берггольц вспоминала:

«Увидев меня, пришла в ужас, и они с Юрой чуть ли не силой запихнули меня в самолет и отправили в Москву. Это было 1 марта 42 года.

В Москве в первый же день муж сестры, желая меня развлечь, повел на оперу “Ночь перед Рождеством”. Не понимаю, как я не закричала от охватившего меня ужаса и отчаяния, когда начался спектакль: как “они” могут петь и танцевать, когда Ленинград умирает? Нет, туда, только в Ленинград, и как можно скорее… Союз [писателей] был решительно против, чтоб я уезжала, даже запретили, но я потихоньку от Союза уговорила одного влиятельного дядьку из Аэрофлота, чтоб он меня отправил, прочла ему “Февральский”, он разрыдался и на другой день утром всунул меня в самолет вместо какого-то генерала. Я вернулась в середине апреля, через полтора месяца, с горбушкой хлеба и бутылкой коллекционного вина, которую мне подарили в Союзе как “герою”».

В «Февральском дневнике» Берггольц писала:

А девушка с лицом заиндевелым,
Упрямо стиснув почерневший рот,
Завернутое в одеяло тело
На Охтинское кладбище везет.

Везет, качаясь, – к вечеру добраться б.

Глаза бесстрастно смотрят в темноту.
Скинь шапку, гражданин!
Провозят ленинградца,
Погибшего на боевом посту.

Баня

В городе не функционировали ни паровое отопление, ни водопровод. И вдруг заработала баня. Весть об этом разнеслась по Ленинграду мгновенно. Чуковский вспоминал: