Кактус. Никогда не поздно зацвести

Я пожалела о ненужной откровенности перед клевретом моего братца. Надо же было так глупо проговориться!

– Эд не строил козней и не пытался воспользоваться состоянием вашей мамы. Он о ней заботился, обязательно проверял, как она и не нужно ли ей чего, прежде чем отлучался. Он выполнял ее поручения, очень о ней пекся. В пабе с приятелями и дома с вашей мамой Эд был как два совершенно разных человека. С ней он был сама предусмотрительность и нежность. Ваша мама умела пробудить в нем лучшие стороны натуры.

Должна признаться, эту грань своей личности Эдварду удавалось мастерски скрывать от меня более четырех десятилетий; мне даже не верится, что она существует. Россказни Роба не вызывали решительно никакого доверия.

– Но если она уже не могла ясно мыслить, а Эдвард, пусть даже неумышленно, вложил ей в голову идею, что ему желательно остаться в родных стенах…

– У меня нет причин думать, что все обстояло именно так. Слушай, я не имею к этому отношения и знаю не больше твоего. Прости, но мне неловко продолжать этот разговор. Давай о чем-нибудь другом.

Вот уж не представляю, какую еще тему, по мнению Роба, мы могли бы обсудить.

Вечером я сидела одна и смотрела серию какого-то мрачного скандинавского детектива (Роб ушел на мальчишник к приятелю), раздумывая, не слишком ли неуклюжий из меня получился детектив. Будь я осторожнее и тактичнее, Роб, может, и открыл бы что-нибудь ценное о делишках и намерениях моего братца и состоянии рассудка моей матери. Нельзя его снова спугнуть. Я твердо решила назавтра обрушить на него всю свою природную теплоту и очарование.

12

Я тряслась, зажатая между двумя грязными землекопами на переднем сиденье белого «Форда Транзит». Признаюсь, такого я не предусмотрела. Роб сидел справа от меня, одной рукой придерживая руль, а другой отстукивая такт песни, которую напевал себе под нос. Одет он был, как всегда, в рабочий комбинезон, носивший следы каждой канавы, которую он выкопал, и каждого мешка с навозом, который высыпал. Не менее зловонного, похожего на гоблина субъекта слева от меня звали Билли; он был помощником Роба и отвечал за черновую работу. Билли был на голову ниже меня, костлявый и жилистый, с глубокими морщинами, исчертившими его щеки. В каждом ухе у него было по три серьги-гвоздика, а на пальцах – самодельные татуировки. Когда Билли не трепался – я, кстати, едва разбирала его болботанье, – он вертелся, чесался или скатывал самокрутку, иногда все одновременно. Я бы не удивилась, узнав, что его на день выпустили из тюрьмы. Когда я забиралась к Робу в минивэн, мне пришлось поставить условием, чтобы пожелтевшие газеты и старые бумажные стаканы из-под кофе сгребли в нишу для ног. Черные виниловые сиденья местами были драными – через дыры торчала набивка, и на всем лежал толстый слой грязи.

Я предусмотрительно застелила сиденье газетой, иначе мои черные шерстяные брюки, только что из химчистки, оказались бы непоправимо испорченными. Подвеска у фургона была никуда не годной: минивэн подскакивал на любой кочке, растрясывая пассажирам кости, так что я немного опасалась за свое здоровье, подлетая в воздух и с размаху приземляясь на сиденье. Надо отдать ему должное, Роб немного сконфузился, распахнув передо мной дверцу минивэна:

– Я обычно пассажиров не вожу, кроме вот разве что Билли. Надеюсь, ты не против потерпеть без комфорта.

Конечно, я была против, но мною двигала необходимость лично проследить, чтобы вся моя мебель и коробки были благополучно водворены на причитающиеся им места. Мы ехали в недавно приобретенный Робом дом, который находился, по уверениям этих землекопов, в «одном блошином скоке». После особенно глубокой колдобины Билли достал одну из своих самокруток. Мне не верилось, что он действительно решится закурить, но он начал щелкать пластмассовой зажигалкой. Не люблю указывать людям, как подобает себя вести, но выбора мне не оставили: в самых резких выражениях я подчеркнула необходимость воздерживаться от подобных действий. Билли не выказал неоправданного раздражения (я невольно подумала, что он, наверное, привык подчиняться приказам офицеров полиции и тюремной охраны), но Роб покачал головой:

– Она не хотела быть такой грубой, приятель, – сказал он, наклонившись вперед и глядя на Билли через меня.

– Без проблем. Прости, милая, я и забыл, что ты ждешь ребеночка, – сказал Билли, тиснув меня за бедро чуть высоковато для приличий. – А по тебе почти и не видно. Моя миссус на четвертом месяце была размером с дом. Правда, она у меня всегда размером с дом. – Он посмеялся себе под нос и убрал сигарету в жестяной портсигар. – А ты бросила, пока носишь?

– Я не курю и никогда не курила, – отрезала я.

– А по-моему, курила, – вмешался Роб. – Много лет назад, когда мы были студентами. Тогда все курили.

– Ты ошибаешься. Возможно, ты меня с кем-то путаешь. Я, например, даже не помню нашего знакомства.

Если бы я и делала нечто столь противное логике и здравому рассудку, как курение табака (а я не делала), все равно ни за что не призналась бы в этом Робу.