Каледонский безумец

Где-то позади ошарашенной толпы грязно выругался себе под нос верховный друид уладов Катбад и, опираясь на стройный посох, зашагал прочь сквозь высокую траву.

Ночью к Катбаду пришёл Дагда.

– Доигрались, убогие? – бросил он друиду с порога.

Тот, уразумев, кто перед ним, распластался по циновке.

– Это лишнее, – Дагда уселся в резное кресло Катбада (а с кем тут церемониться?!). – В общем, заработали вы себе… на девять поколений. Что делать будешь? Ты же здесь вроде самый умный.

Катбад молчал.

– Детей-то спрячь. Не ровён час твой народ захочет их в жертву принести, милости у кого-нибудь испросить, благословение вымолить. Недуг снять. Хотя фомора лысого вы его снимете. Не снимается он! От слова «совсем». Униженная женщина, мать, претерпевшая муки, и богиня войны в одном лице на смертном одре прокляла своих обидчиков – тут даже Луг Самилданах ничего не сделает.

Помолчал, послушал треск очага, навернул дымящейся похлёбки из котелка.

– Кстати, о Луге. Тебе, Катбад, только одна дорога теперь – к нему самому. К Многоискусному. Вон, Брон Трограйн не за горами. Проси его. Проси о милости. Умоляй. Он сейчас в лучшей силе будет. Если решит помочь хоть чем-то, то польза твоим уладам наверняка будет.

Хлопнул себя по коленям, встал, бросил напоследок:

– Никогда ещё не видел большего кретина на троне, чем твой сын. Стоила ли овчинка выделки? А вот как не дам вам урожай в будущем году, а? И ещё лет пять не дам? Защитишь ли ты его от Правды рига? От принесения в жертву?

И ушёл. К Лугу Самилданаху толковать о произошедшем нынче днём в Эмайн-Махе. Напевая себе под нос старинную песенку:

– Лошадь моя белая,

Что же ты наделала,

Что это за камни

На твоей спине?

Е-е-е…

«А почему белая? – спросил Дагда самого себя и взглянул на Маху сквозь Аннуин. – Да потому что белая!»

Я был хлопотами о Придери

Когда мировая испита до дна,

А новой – скрежещут по дну,

Ты сделаешь всё, ты отдать всё сполна,

Чтоб дети не шли на войну,

Чтоб где-то вдали от мечей и от стрел,

Пускай без родного крыла,

Но каждый из них хоть пожить бы успел,

И жизнь эта Жизнью была.

Пускай не узнают о том, где ты пал,

И где твой последний приют,

Но каждый навек того дня избежал,

Когда воевать позовут.

Но не только цветом изменилась Скакунья-Маха. И не только именем, пожелав называться ныне так, как знали её люди Придайна, – Ригантона. И не только место своего пребывания сменила она, перенесясь из Эрина в Придайн.

Всё переменилось в ней.

И всё переменилось вокруг неё.

Страшное проклятье народу уладов не прошло даром. И потребовало не менее страшную плату. Кто сказал, что боги не платят по счетам?..

– Действительно, махонькая, кто сказал тебе, что боги не платят по счетам? Даже когда умирают, –спросил её Дагда, отбив от очередного нападения.

– Не называй меня больше «махонькая». Я уж не Маха. Маха закончилась на скаковом поле Эмайн-Махи.

Дагда делано пожал плечами.

– Пожалуйста, я могу вообще не называть тебя по имени. Сокрытием имени от этой нечисти не скроешься.

– Кто они? – спросила Ригантона.

– Кошмары, выпущенные тобой в реальный мир. Первое опустошение уладской земли уж состоялось – в Эмайн-Махе слишком много, видать, развелось коннахтских лазутчиков. Те корчившиеся в муках мужчины старше шестнадцати зим, которых женщины и дети не успели спрятать, перебиты. Можешь не благодарить за то, что я цыкнул на Катбада и он уговорил Курои взять твоих детей к себе на воспитание. Иначе им было бы несдобровать.

– Спасибо, – Ригантона была готова вырвать собственное сердце за то, что даже на столь короткое время забыла о детях. Опомнившись после смерти и не найдя их в Эмайн-Махе, она уж собиралась удесятерить своё проклятье и, скорее всего, сделала бы это, не напади на неё вся эта нечисть, к огромному изумлению, повергшая её в такой ужас, что, не окажись рядом Дагда…

– Что стало бы со мной, если бы не ты?