Календарные дни

Не помня себя от внезапного ужаса, Калитин поднялся, и тут же что-то тяжелое уцепилось за ноги, он упал. Казалось, что прошел час, пока прораб добрался до спутницы и повалился около нее на колени. «Ты можешь встать?» — хотел он спросить, но кровь сильно пошла из горла, и он размазывал ее по груди. Взорвался бензобак, и опять стало тихо. Калитин понял, что их от удара бросило далеко в кусты. Он попытался встать, но правая нога не подчинялась. «Перелом, верно», — подумал прораб, но боли все еще не было. «Ответь, где больно? Очнись, маленькая, — Калитин повернулся на бок и провел рукой по ее телу, голове — видимых ран не было. — Уля, не пугай меня». Она открыла глаза и несколько: секунд смотрела, не шевелясь. «На тебе кровь», — наконец произнесла она еле слышно. «Моя кровь, моя», — обрадовался он и заметил, что пятнал ее кровью. Боль еще не приходила, только невыносимо саднило сердце и бедро. Калитин с недоумением посмотрел на левую кисть — там торчали кости, сухожилия, и с каждым толчком сердца кровь метила землю, траву, широкие листья лопуха ржавчиной, точно растения поразила внезапная болезнь. «Главное, что жива», — медленно заговаривал он судьбу, которая уже шарила по-хозяйски в кустах. Он ощущал необыкновенную легкость и ясность, но в них была и обреченность. И вдруг мысль, что он не сумеет добраться до шоссе, вернула его к полужизни. «У меня все кружится перед глазами, будто лечу», — сказала девушка. «Не говори, полежи, и пройдет», — попросил Калитин. «Я скоро умру», — подумал Калитин, но как-то спокойно. «Не бегай, не кружись так быстро! — лицо Ули побелело. — Я сейчас упаду!» — «Я умру», — снова вспомнил Калитин с уже неприятно-скользким чувством тоски, и ему так не хотелось смерти, что он заплакал. «Потом будет ничего, — кто-то успокаивал. — Страшно только до этого». — «Скорей бы!» — молила все сильнее, страшась, душа. «А Уля?» — спросили его. «Сейчас, — мучительно долго думал Калитин. — Да, отнесу ее к дороге». — «Себя отнеси сначала!» — пробормотал тот же голос, но уже в отдалении. Калитин просунул здоровую руку под спину девушки и, упираясь локтями, послушной ногой, попытался сдвинуть ее с места. Она была очень легкая, и теперь он думал о том, чтобы не захлебнуться кровью. «Куда мы плывем?» — спросила она, глядя в пустоту. Калитин уже дотащил девушку до обочины. Одежда его пропиталась влагой, скользила на травах, и в каждую клетку его крохотного тела теперь возвращалась огромная боль, и оно тяжелело. «Конец — это когда мне не справиться с телом и мыслью? — подумал Калитин. — Но есть что-то выше этой тяжести». В бредившем сознании возникла еще мысль. «Значит, смерть невыносимо тяжела, и она не избавление от тяжести, хотя  т а м  и ничего нет». Калитин пришел в себя. Они были у бетонной дороги, и он не обманулся, ощутив внезапный прилив сил. «Я умираю, Уля!» — не крикнул он, потому что растерзанная девушка тихо лежала на руке. Пока Калитин тащил ее, рубашечка слезла с плеч, открыв тощие ключицы и маленькие груди подростка. И еще казалось Калитину, что он понял силу желания, того, что живет в засохшем и надломленном ростке, бессознательном, но упрямом в живом стремлении пробиться в единственную зеленую почку, оставить след и плод. Самый строгий судья не увидел бы здесь преступления против жизни — только против закона. Но все законы охраняет жизнь. Он прикрыл ее рубашкой и, собрав остатки воли, выполз на шоссе. Он еще слышал, как его пытались перевернуть, и чей-то голос тянул важный для него слог, а потом увидел отчетливо лицо девушки, но не успел обрадоваться — умер.

Заметил его шофер возившего силос самосвала. Не останавливаясь, тот гнал до поста ГАИ, где его, естественно, уже поджидали — талон проколоть за нарушение. «Пара тут на мотоцикле моталась, — выслушав водителя, вспомнил лейтенант. — Но не превышали они».

И еще с раздражением живого человека лейтенант подумал о той работе, которую надо будет проделать по такой жаре.

ОСКОРБИТЕЛЬ БАБОЧКИ

Ему было лет десять, когда он, стоя по пояс в медовых овсах и слушая рабочий ровный гул поля, оттолкнул налетевшую на него бабочку. Мгновение та растерянно и выжидающе повисела над ним, потом скользнула вверх и исчезла. С того момента он ни разу не оскорбил ближнего, не растоптал сапогом беспомощную букашку, не смахнул щепотки золотой пыльцы с цветка — словно бы повинился без вины.

Накричались мы в детстве, набегались, отталкиваясь от земли изо всех своих бездумных сил. Сколько озер и рек расплескали упругими, все вытесняющими телами! Сколько травы вытоптали узкими победными ступнями. Платонов бежал вместе и — далеко от нас. Он плыл рядом с нами, свободно скользя от волны к волне, и сам походил на речную струю.