Календарные дни

— На работе она, а я в отпуске на три месяца, — улыбнулся Антон Васильевич, этим подавая тайный знак, что очень понял и развеет все сомнения девушки, если они были. — Да что толку — сиди она рядом. Мы обычно молчим. Отщебетали лирическое. Конечно, иной раз беседуем, но вяло и скучно: о заготовке грибов, постельного и столового белья, о ревматизме, очереди на синтетические восточные, извините за резкость, ковровые изделия.

Удивляло Наденьку, что такой рослый мужественный человек — автогонщик из итальянских фильмов — может так лениво устроиться в жизни и говорить об этом правду, пусть с малой иронией, но равнодушно, как о чем-то третьей степени годности. Она бы поверила — и сознавала это, — задури тот ей на скорости голову драками и приключениями в дальних аэропортах и в небе, жизненными трещинами и катаклизмами. Да на тридцать седьмом километре товарищ про кухонные смесители заворковал. «Милый домосед», — опять подумала девушка — любила такие прозвища.

— Не скучно? — Антон прервался на слоге, и в светлые его глаза привычно впечаталась нездешняя печаль. — Занесло меня на хозяйственную тоску. А в общем, человек я вольный, веселый и свободный. Иной раз, поверьте, неделями хожу по дискотекам, танцую напропалую, а уж джазовые концерты никогда не пропущу.

Маслова поймала себя на мысли, что с удовольствием, на зависть Дуньке Сальниковой и Кларе Рыжиковой, подъехала бы с немолодым летчиком на этом черном челне к дискотеке. Снаряжен был Антон Васильевич мягко, незаметно, по последней европейской моде. Можно было прямо сейчас въезжать в вечерний, областного значения бар, смени он рубашку, — так красиво сидела на нем мягкая шляпа, узкий белой шерсти пиджак и почти бархатные брюки.

Антон мельком глянул на часы, но Наденька заметила, что они золотые, как и ее браслет. Чувство общего металла родилось в ней так же естественно, как и хорошая скорость у фирменного автомобиля, и не только чувство аурума, но чисто девичьего приятия и надежной симпатии к доброму, славному, немного, может быть, скучному и пожившему на свете человеку. Конечно же, у него серьезное дело, но, поддавшись ее праздничной прихоти, он сделал небольшой подарок — необременительное путешествие по окрестным автострадам.

Антон Васильевич легко прочел незатейливые мысли девушки, но вспомнил почему-то утренний случай в забегаловке на Попова. Старик в длинном шевиотовом плаще, со спутанными длинными волосами отбил на несколько монет легкий завтрак — хлеб и чай. Антон прикидывал, почему тот взял самую малость от общепитовской роскоши. Версталось три варианта: строгая диета у человека, нет охоты набивать себя мясом с утра, о третьем, пока клевал фабричные пельмени, не хотелось и думать — об одиночестве и безнадежности старика. Но тут какая-то женщина из очереди принесла старику молочную кашу, фруктовый сок, сыр и спросила, не надо ли чего еще. Старик грубо махнул рукой — отказывался или благодарил таким манером, однако кашку подмел с аппетитом, хотя без всякого интереса к людям, — надоели, видно. Антон Васильевич смотрел то на бетонное полотно, то на плечи девушки, отраженные в зеркале, и уже твердо знал, что женщины, даже девочки, много решительнее и энергичнее мужчин, особенно в ситуациях сложных, щепетильных, требующих участия души. Не только он, но многие мужчины в пельменной просто побоялись выглядеть смешными, отвергни старик их подношение. Ну куда бы делся он с тарелкой каши? Вино еще туда-сюда — сам бы стаканец остудил на худой конец. В таких позициях у мужчин не ущерб сострадания, а страх невыхода из нелепой мизансцены нашептывает не замечать кое-чего, коли не просят. Здесь и причина, а остальное — детали, как в миру говорят. «Чувство помощи и сострадания, — с удовольствием закруглился Антон Васильевич, — у женщин поверхностнее, рефлекторнее, значит, быстрее реализуемое».

Логически ограненная концовки сцены ему понравилась, но мысли о каше и пельменях обострили пищеварительные позывы, и, не долго думая, он предложил:

— Если вы не возражаете, свернем в лесок почище и перекусим слегка. Попробуем организовать небольшую трапезу на зеленой траве в стиле Манэ.

— Как это — по-туристски, что ли? — подняла брови Наденька, которая тоже внезапно проголодалась и с удовольствием сгрызла бы пару бананов.

— Думаю, что Эдуард не обиделся бы на вас и за это современное сравнение, — уклончиво ответил Антон Васильевич. — Но тогда его записали в импрессионисты, да так название и приросло.

— Вы смеетесь надо мной? Мы так не договаривались!

— Прошу прощенья. Кстати, вы не назвались, и мне неловко обращаться в общем, как в аудитории. Познакомимся?

— Надя меня зовут. Надя Маслова.