Калигула

Утопив голову в подушках, император молча выслушал его. Это казалось сплетней, но произнесённые вместе эти три имени поразили его, как удар ножом, и он подумал: «Никогда Каллист не приносил мне счастливого известия». Тревога разрасталась в нём, в ушах всё громче раздавался шум. «И тем не менее он прав. Серторий Макрон — мастер интриг».

Но император сказал себе, что это абсурдные подозрения. Шум в ушах стих, но не совсем. Держа свои мысли при себе, император пробормотал, что хочет отдохнуть, и придворный врач демонстративно распахнул дверь, предлагая Каллисту удалиться.

Из-под прикрытых век, всё ещё очень слабый, император смотрел на уходящего Каллиста. Этот получивший свободу раб именно Серторию Макрону был обязан тем, что теперь бегал по палатам Августа и входил в комнату императора.

«Почему же он его обвиняет?»

Что произошло за чёрные дни его лихорадки? Чтобы успокоиться, Гай сказал себе, что непомерные притязания Каллиста не выносят соперников. Тем не менее тревога возрастала: Макрону он в буквальном смысле доверил свою жизнь. Эти мысли были невыносимы, и император отринул их. Соскальзывая в дремоту, он успел сказать себе, что для того, чтобы узнать правду, есть шпионы и осведомители. И он примет меры. Короткие фразы Каллиста запали в уголок его сознания. Каллист больше не станет их повторять.

Император поправлялся с быстротой молодости. Несколько дней спустя, проверяя донесения из Александрии, Каллист подсунул ему свиток:

— Смотри, Август.

Это было тяжёлое обвинение против Арвилия Флакка, которому Тиберий пожаловал доходнейшую должность префекта Египта. Император не сместил его, потому что Юний Силан посоветовал не выгонять с излишней торопливостью людей Тиберия, оставить им двусмысленную надежду, чтобы они держались тихо.

— Всякий, кого ты удалишь, — сказал он, — станет тебе новым врагом и будет день и ночь думать, как бы нанести нам удар.

Арвилий вёл роскошную жизнь в городе, где раньше жила Клеопатра; январские восходы и закаты были ясными и тёплыми, как бывает только в Египте, но уже несколько месяцев он знал, что вот-вот в Риме кто-то попросит аудиенции у молодого императора. И в самом деле, Каллист быстро проговорил:

— Арвилий совершил бесстыдные растраты, спровоцировал беспорядки и сам же стал их подавлять с такой глупой жестокостью, что вызвал настоящее восстание.

Он взял другой свиток и заметил:

— И твой преданный Ирод из Иудеи, смотри, всё подтверждает.

Со жгучей тревогой грек подождал ответа императора, его обычная бледность перешла в синеву.

Император спросил себя, что Каллист таит внутри себя, подумал о его неизвестном прошлом: какая злоба и какие обиды кроются в его душе, какие мести он втайне поклялся свершить? Потом вспомнились опустошения в Саисе, безработные крестьяне, бредущие по дорогам Александрии.

Каллист произнёс одну из своих коротких, но хорошо обдуманных фраз:

— На Капри я слышал, что правление Египтом было пожаловано Арвилию после приговора твоей матери.

Император никак не отреагировал. Он научился держать мысли в себе; удержал и эту — на весь день. А вечером сказал:

— Я ещё не использовал всех полномочий, данных мне сенатом.

Август сформулировал для себя — и пользовался с крайней осмотрительностью, но почти всегда втайне — тот крайне суровый закон, что «ради безопасности империи» ему позволено арестовывать, судить, изменять уже вынесенные приговоры, предавать смерти. Тиберий использовал свои полномочия со всё возрастающей жестокостью, и Рим ненавидел его за это. С некоторой растерянностью молодой император сказал себе: «Взять на вооружение этот закон — шаг необратимый». Но в конце концов решил, что это необходимо, и приказал тайно доставить Арвилия Флакка в Рим. И стал ждать.

Арвилий Флакк прибыл, разбитый долгим путешествием по морю и по суше в качестве пленника, — так Агриппина и Нерон совершали свой путь на острова ссылки. Подобно землетрясению, в сенаторах пробудились старые воспоминания. Как в дни Тиберия, им показалось, что с часу на час их вызовут в верховный суд, и пока популяры злобно восклицали: «Наконец-то!» — оптиматы застыли в тревоге: в этом молодом императоре с зелёными глазами, ухоженными волосами и красивым голосом за безобидным обаянием юности зашевелилось нечто иное.

Императора в ночь перед процессом мучила бессонница. Он впадал в тяжёлую дремоту, вскоре просыпался в надежде, что уже день, и безрадостно видел всё ещё глубокую ночь. Гай понимал, что хочет лишь увидеть лицо человека, виновного в смерти его матери.