Калигула

В республике патрициев, какой являлся Рим, эта женщина, вышедшая замуж за потомка Пизонов, в свою очередь была связана с родом Корнелиев — она приходилась внучкой древней, строгого нрава матроне, известной тем, что, когда её попросили показать свои драгоценности, она вывела на показ своё многочисленное потомство. Но, несмотря на суровую атавистическую память, Орестиллу взволновали императорские слова. Он посмотрел на знаменитый вырез её платья и, обыгрывая тот случай с её бабушкой, добавил, что никакие драгоценности ей не нужны: они только скрывают то, что хочет увидеть каждый мужчина. Она рассмеялась, и её смех громко прозвенел во всём зале. Рассмеялись и стоявшие рядом, а Кальпурний Пизон никак не отреагировал, как будто ничего не видел.

Император пригласил молодую женщину сесть рядом, и гости быстро поняли, что происходит нечто непоправимое.

— Он перепил вина, — шушукались они.

Императора следовало отвлечь. Но император, похоже, и не пил, он всегда пил мало, однако его явно захватила красота женщины. А она на глазах у мужа и гостей не пыталась ничего скрывать.

Кальпурний Пизон, молча удалившись к группе своих друзей, не сводил с обоих бесстрастного взгляда. Каллист («этот слишком бледный грек», как говорили многие с неприязнью), смеясь, подошёл к мужчинам и, предложив выпить, доверительно сообщил, что эта женщина нравится императору.

— Да они все перепились, — шепнул кто-то.

Кальпурний Пизон ничего не ответил и издали посмотрел на императора неуверенным и малодушным взглядом: возможно, какое-то мгновение он оценивал развратника, бесконтрольно захваченного его соблазнительной женой. Но прочие вспоминали, что в прошлом молодого императора (который тем временем на глазах у всех двумя пальцами медленно проводил по рвущимся наружу достоинствам Орестиллы) удручала страшная череда безжалостно убитых молодых людей. Гости видели, как Каллист — императорский вольноотпущенник и потому обладатель большой власти, и тем не менее человек, бывший раньше рабом, — с наглой шутливостью, хотя и на изысканном греческом, говорит с человеком, чья фамилия числится среди первых в Республике. А тот молча его выслушивает.

— Помнишь, — спрашивал Каллист, — как божественный Август положил глаз на законную и благородную жену сенатора Клавдия, божественную Ливию, и привёл её в дом уже беременную?

Стоящие рядом инстинктивно притворились, что не слышат, потому что много лет до смерти Тиберия произнесение подобных слов означало бы смерть.

— О той поспешной женитьбе Август посоветовался со жрецами. И они не нашли ничего, к чему можно было бы придраться, помнишь?

Каллист поиграл с чашей вина; его смех был пропитан злобой, и, сознавая свою безнаказанность, он источал презрение.

— В конце концов, все трое поладили — Август, Ливия и сенатор Клавдий, которого даже пригласили на новое бракосочетание...

Кто-то, в истерике или просто от глупости, расхохотался.

Однако вскоре эти имена, названные вот так, в вульгарном разговоре, усилили тревогу, что это не вино заставляет Каллиста так говорить. В глубине зала у робкого Геликона перехватило дыхание от страха. Тем временем император при подобострастном невнимании придворных начал дозволенный женщиной обольстительный разговор близ самого её бюста, касаясь его дыханием, отчего она, не сдерживаясь, хохотала. Но за её ухоженными и надушенными волосами император видел Кальпурния Пизона, потомка рода, мечтавшего заполучить власть. Кальпурний совершенно неподвижно замер при оскорбительных словах бывшего раба: с расстояния двадцати лет в его голову тоже вернулось воспоминание о том отравлении в Сирии.

Эта мысль распространялась по залу, передаваясь из головы в голову, прерывая разговоры, заставляя отставить чаши с вином. И что самое тревожное, она вынудила напрячься августианцев почётного караула, которые в своих лёгких парадных доспехах находились в глубине помещения. Начиналась смертельная игра, и всё это понимали.

Родственники мужа, группа сенаторов, осмотрительно промолчали, сомневаясь, реагировать ли, и если да, то как. Но выражение их лиц говорило, что катастрофой было доверить управление империей сыну убитого Германика. Как они могли поверить, что этот молодой человек станет податливым, неопытным проводником политики сенаторов? Поверить, в сущности, только потому, что кто-то, не подумавши, бросил: «Когда убили его отца, он был совсем маленьким»?

Праздник застыл; инструменты постепенно смолкли, танцоры бесшумно удалились. Серторий Макрон тяжело поднялся и, проскользнув вдоль стены, поговорил с несколькими своими офицерами.

Только глупая и бесстыдная прекрасная супруга сенатора смотрела на императора и, обезумев от счастья, завлекала его. Шёпотом, который был слышен всем, он расспрашивал у неё о том, чего она не может дождаться в постели от такого старика, как Кальпурний Пизон. Нет, ей нужен прекрасный юноша, смеялся Гай Цезарь.

— Казарменные шуточки, — пробормотал один сенатор из древней фамилии. — Видно, что воспитывался среди легионеров.