Калигула, или После нас хоть потоп

Жена управляющего корчилась от смеха, она так хлопала, что чуть не отбила ладони. Актеры раскланивались. Зрители поднимались с мест. Рабов надсмотрщики выгнали во двор. Там они узнали, что раб Агрипор сбежал! Управляющий приказал пустить по следу гончих. На темных лицах рабов горели испуганные глаза. Горе нам! Сколько голов полетит теперь!

Сарай был освещен двумя фонарями. Актеры молча смывали грим. Они заметили, что управляющий ушел еще до окончания представления. И теперь недоуменно размышляли, что бы такое могло произойти.

Лукрин мыл руки, Муран и Памфила убирали грим в ящик, Волюмния старательно причесывалась: у нее с управляющим назначено свидание, когда его жена заснет. Квирина сняла зеленое покрывало нимфы и, сидя на ящике и обхватив колени руками, смотрела снизу на Фабия. Фабий снял новую тунику с красными кружочками. Обнаженный до пояса, он снимал с лица остатки грима и улыбался девушке.

И лишь жужжание запутавшейся в паутине мухи нарушало напряженное молчание.

Дверь сарая скрипнула. Вошел Грав и закрыл ее за собой. Все вопросительно смотрели на него.

-- Когда мы играли, сбежал раб. Они. говорят, уже напали на его след. С собаками.

В тишине раздался шепот Квирины: "Что с ним сделают, когда поймают?" Ей никто не ответил, и она обратилась к Фабию: "Скажи, что?"

-- Когда мне было пятнадцать лет, у господина сбежал раб. Десяток рабов распяли, остальных избили... Меня тоже. Пятьдесят ударов каждому.

В неясном свете Квирина увидела шрамы на спине Фабия. Она вздрогнула. И опять наступила тишина.

Издали послышалось заунывное пение. Возле ям, куда сваливают остатки еды, вечером после работы собираются рабы.

Там они разговаривают, поют или молчат. Господин разрешает это, ведь за ними следят надсмотрщики с собаками. Гортанный голос затянул печальную, протяжную песню:

Газель, золотая как летнее солнце,

От стада отбившись, в лесу потерялась.

Пять дней, понапрасну из сил выбиваясь,

Искала она и звала безответно

Своих убежавших куда-то подружек...

И вот погибает газель золотая.

Песня оборвалась. Лай и топот копыт. Все ближе и ближе. Крики, причитания. Ближе, ближе. Актеры застыли. И голос управляющего как бритва.

-- Так ты говоришь, что не хотел убегать? Что ты только спрятался, чтобы сожрать украденное сало? Замолчи! Не визжи! Надсмотрщик! Пятьдесят ударов! И неделю с ядром на ноге! Я тебя проучу, падаль!

Причитания усилились. Было слышно, как раб, всхлипывая, умоляет, потом его поволокли по земле. "В эргастул", -- подумала Квирина.

Волюмния вдруг отложила гребень. Не пойдет она к управляющему. Напрасно он будет ждать ее.

-- Уйдем? -- повернулась она к Фабию. Тот понял и кивнул.

Стоны осужденного удалялись, слабели, затихали, даже собак не было больше слышно. В напряженной тишине жужжала муха.

Сюда не долетело ни звука. Ни стонов, ни крика истязуемого. но Квирина слышала все это. Кровь стучала в висках, будто сквозь сон доносились звуки, крик. который все разрастался и разрастался: как ужасна эта невидимая сцена и безумное жужжание мухи.

Квирина прижалась к Фабию, дрожа как в лихорадке.

-- Фабий! Пятьдесят ударов! Это ужасно!

Фабий гладил ее по голове, успокаивая этого испуганного ребенка.

-- Знаешь, Квирина, ему повезло. Пятьдесят ударов -- это не смертельно. Он их выдержит, раны заживут, и опять все будет в порядке. Только несколько шрамов останется. Что значит боль в сравнении с тем. что завтра он опять увидит солнце! Ведь он мог погибнуть, он же раб.

Фабий притянул Квирину к себе и коснулся губами ее губ:

-- Что значит лишения? Ведь и это жизнь. Пусть мне будет больно, только бы ты была со мной. Только бы ты была со мной!

Тревиниан, небольшой городок, амфитеатром расположившийся на крутом берегу озера, тонул в зелени миндаля и акаций. В мраморном фонтане на площади журчали хрустальные струи, вода сюда поступала с Сабинских гор.

Повозки свернули на уходящую вверх улицу; стайка собак и ребятишек проводила их до самых ворот белого, уединенного домика. Фабий постучал. Через некоторое время калитку открыл всклокоченный, заросший мужчина, он был немного старше Фабия, но в сравнении с ним выглядел маленьким и щуплым. Неприветливое лицо прояснилось, когда он узнал гостя, холодные колючие глаза потеплели. Он обнял Фабия, обнял остальных и тех троих, которых видел впервые. Потом помог завести повозки во двор и распрячь лошадей. Это был Федр, баснописец.