Калигула, или После нас хоть потоп

-- Я не верю, что простая смена правителя, хорошего или дурного, может изменить людей и они сделаются хорошими или дурными. Я не верю, что несколько раздач сделают народ счастливым. -- Фабий отпил из кружки. -Арена! Она у всех нас отбивает хлеб. Люди веселятся. только когда видят кровь. Федр, подумай-ка над таким сюжетом. -- И он, торопливо глотая слова, начал излагать его: -- Представь, трибуны заполнены животными. В ложе царь -- лев -- со своими приближенными. Тигры в роли претора и префекта. На втором плане шныряет армия преторианских шакалов, в нижних рядах кресел белые грифы, хищники; над ними -- пава и сороки, еще выше -гиены, блюдолизы-ослы, продажные обезьяны и стада блеющих баранов -- а теперь смотри! Открываются ворота бестиария, поют фанфары, и на арену вываливаются люди! На трибунах рев, визг, гиканье, клекот, мычание: "Первосортный товар предлагает наш царь! Ну, давайте, лысые сволочи! Грызитесь! Кусайтесь! Царапайтесь! Рвите мясо, пусть течет кровь! Вот это зрелище!" Что ты на это скажешь, Федр?

Этот сюжет захватил Федра. У Квирины горели глаза. Волюмния хлопала в ладоши. Лукрин колотил кулаками по столу. Вот это мысль! Грав восторженно заговорил:

-- А назначение этого зрелища? Пусть зрители в зверье узнают самих себя, увидят свою кровожадность, пусть видят, на кого они похожи.

-- Ах, да, -- загорелся Федр. -- Это совсем неплохо. Надо только сгустить все, что-то сказать намеками, что-то вложить в уста рассказчика, показать столкновения среди зверей-зрителей...

-- Тут есть одна загвоздка, -- заметил Фабий. -- Народ ведь начнет забавляться, принимая все на свой счет. А если лев в ложе узнает себя?

-- О нет! Император великодушен, -- сказала Волюмния, и все к ней присоединились.

-- Ты боишься? -- колко спросил Федр.

Фабий поглядел на Квирину. Дело ведь не в нем. Теперь он не один. Как тяжело ей было, когда из-за "Пекарей" его поволокли к Тиберию. Он развел руками:

-- Разве не страшно лезть в пасть ко льву?

Поэт улыбнулся:

-- Не бойся. Я буду осмотрителен.

И он начал говорить о подробностях, будто уже видел все действие в целом. Заходило солнце. Вода в озере стала золотой. Почернели кипарисы. А два автора в увитой плющом беседке пылали, как пучки соломы, и лихорадочно придумывали, как воплотить на сцене замысел Фабия.

40

Трубы звучали со всех римских холмов долго, настойчиво. Рим пробуждался для торжественного празднования императорского дня рождения. Миллионный город поднялся весь до единого. Даже дворцы патрициев ожили, хотя для них был слишком ранний час. Но наш император страдает -- трижды жаль его и нас -- бессонницей и любит точность. Точность является старой римской добродетелью, хотя иногда удивительно неприятна. Ничего не поделаешь. Вставать! Ускорить ванну, причесывание, одевание, завтрак, сегодня торжественный день.

Луций Курион великолепно выглядел в седле, когда рысью мчался с Марсова поля. где он ночевал, к Палатину, приветствуемый овациями плебса, который еще затемно заполнил до отказа артерии города. На груди Луция сверкал серебряный панцирь с колесницей Гелиоса. Император оказал Луцию особую милость, разрешив носить серебряный панцирь, подобный его, золотому.

Луций бросил поводья стражнику у ворот императорского дворца и взбежал по лестнице. Его проводили в приемную.

Макрон сидел в кресле у эбенового столика один. На нем был чешуйчатый панцирь, обычный панцирь преторианца. Луций поздоровался и сел напротив.

-- Он уже встал? -- спросил Луций.

Макрон кивнул.

-- Принял ванну и причесывается.

-- Спал хорошо?

-- Мало. Как всегда. Говорят, распугал всех во дворце еще затемно.

Мускул на лице Луция задергался. Этот свинопас никогда не научится говорить почтительно. Даже об императоре.

-- У тебя был вчера тяжелый день, мальчик, -- говорил Макрон своим хриплым голосом.

Луций поправлял панцирь и хмурился: до каких пор он будет называть меня мальчиком?

Военный парад на Марсовом поле был великолепен. Марс наверняка ничего подобного в жизни не видел. И очень умно ты это придумал, что солдаты орали только "Гай Цезарь", а меня и тебя не упоминали.

Луций молчал.

-- Ты дипломат, солнце мое серебряное, -- признательно продолжал префект. -- Правильно тебя император выбрал в популяризаторы. Новая функция, и посмотрите, как ее удачно использовал Курион. Но ты сенатор и поэтому должен был сегодня быть в тоге. а не в форме. Ведь ты не солдат. Но я знаю, тебе хочется блеснуть этим Гелиосом на панцире. Ха-ха-ха! Ну, не злись. Он тебе идет. Валерия будет на тебя пялить глаза.

Макрон встал и зашагал по залу, словно по плацу.

Луций забеспокоился. Он наблюдал за твердым шагом Макрона. Спросил с притворной страстью:

-- Валерия вернулась из Байи?

-- А как же. Ради императора она должна была приехать в Рим. Но главное из-за тебя. Только не притворяйся. Я могу себе представить, как тебе не терпится. До вечера ты выдержишь, надеюсь. -- Макрон остановился перед Луцием. -- Послушай, особенно удались тебе овации, когда император в храме Беллоны благодарил сенат и народ за честь избрания его консулом. Это было великолепно организовано.