Калигула, или После нас хоть потоп

-- Смилуйся надо мной, единственный мой! Мы укроемся вдвоем где-нибудь далеко, мы будем счастливы, вот увидишь...

Он оставался безучастным к ее слезам. Он больше не чувствовал к ней ни капли любви, ни капли жалости. Напротив, в нем росла злоба. Мерзавка! Совершив преступление, она хочет втереться в древний род, стать римской матроной, супругой члена императорского совета!

Валерия поняла, что слезы не тронули Луция. Никогда, даже в его объятиях, она не забывала о разделяющей их пропасти: он был из благородной семьи, а она дочь свинопаса. Будь проклято высокомерие этих людей и их родовая честь, они все могут купить, даже душу человеческую! Отчаяние перерастало в ненависть.

Она встала и бешено крикнула:

-- Не слышишь. Не хочешь слышать. Не хочешь понять! -- Голос ее возвысился. -- Не нужна я тебе больше! Хочешь меня отпихнуть, как девку! Но ты забываешь, кто я! Забываешь, что я могу. Забываешь, что мне известно.

Луций не дрогнул. Она продолжала сыпать угрозами, припоминая то. о чем ей доносили шпионы:

-- Мне хорошо известно, как ты со своим отцом и остальными сенаторами готовил заговор не только против Тиберия, но и против Калигулы!

-- Ты можешь это доказать? -- отрубил он. -- Донести на меня! Император только посмеется над тобой.

-- Император! Император! -- орала она -- Кто тут император?!

Приступ истерики бросил ее на ложе. Она всхлипывала, рвала подушки, извивалась, кричала.

-- Ты разве не знаешь, что, если мой отец чего-нибудь хочет, он говорит об этом Эннии. А она Калигуле! Макрон управляет империей! Макрон император! А не твой Гай! Для того он сунул свою жену в постель Калигулы! Это он нарочно придумал.

В порыве страсти она продолжала что-то говорить, но Луций не слушал ее больше. Он стоял, будто лишившись дара речи. Он был поражен тем, что открыла ему в истерике Валерия. У него не было иллюзий относительно тех подлостей и интриг, при помощи которых римская знать и богачи достигали своих целей. Он знал их, сам был таков, но это было слишком. Он старался изо всех сил скрыть перед Валерией, как он ошеломлен.

Макрон сам положил свою жену в постель Калигулы! Чего он хочет добиться? Трона? По спине Луция пробежали мурашки: может быть, и моя связь с Валерией входила в его игру!

Валерия заметила сосредоточенное лицо Луция и его устремленные куда-то вдаль глаза. Она попыталась вспомнить, что говорила, но мысли путались, и только чувство, бешеное и ненасытное, толкало ее к мужчине, которого она не хотела потерять, которого требовали ее любовь и властолюбие. Валерия подошла вплотную к Луцию, чтобы он ощутил тепло ее тела. Но Луций видел лишь перекошенное лицо. Как она похожа на своего отца! Тот же взгляд, те же грубые жесты. Луция передернуло.

-- Я заменю для тебя объятия сотен женщин, возлюбленный мой... -- Она хотела обнять его. Он жестко оттолкнул ее.

-- Но я не хочу заменять тебе объятия сотен мужчин, которым ты принадлежала!

Ее руки повисли. Она отшатнулась. Ее расширившиеся глаза горели ненавистью, это было лицо Медузы, предвещающее смерть.

Луций понял. Но овладел собой, пожал плечами и ушел. К Ливилле.

Валерия смотрела ему вслед, переполненная ненавистью, страстно желая отомстить.

42

В императорском дворце Луция ожидали два сообщения.

Кинжал Торкватиного убийцы не задел сердца. Врачи заверили Авиолу, что его дочь, хоть и ранена тяжело, останется жива.

И второе: Гай Цезарь поправляется.

Императору становилось лучше. За день до октябрьских календ, после месяца тяжелой болезни, он впервые встал с постели.

Ликование Рима было таким же безграничным, как и его недавняя глубокая печаль. Приносились тысячи благодарственных жертв, стада скота орошали жертвенники кровью, все ликовали, что император выздоровел. Жизнь Рима и всей империи вновь обрела свой обычный темп. Император тоже принял участие в жертвоприношениях. И несмотря на то, что он был верховным жрецом, он приносил жертвы не римским богам, а Изиде, культ которой еще при Тиберии он тайно исповедовал. Римские жрецы были охвачены ужасом, а народ ликовал: пусть приносит жертвы кому захочет, лишь бы выздоровел!

Но ближайшее окружение императора было в постоянном напряжении. Император целыми часами просиживал в мраморном кресле, обложенный подушками, со шкурой эфиопского льва под ногами, смотрел на палатинские сады, размышлял и молчал. Эта великая тишина, исходящая из императорской спальни, вызывала беспокойство у приближенных.

И было отчего беспокоиться. Хотя врачи говорили о лихорадке от переохлаждения, императора преследовала мысль, что он был отравлен. Снова и снова он перебирал в памяти всех, кто в дни перед болезнью приносил ему напитки и еду. Он настойчиво перечислял всех, кто мог дать ему яд. Таких людей было немного: его повар, подавальщики, дегустаторы и два врача. Потом самые близкие: жена Энния, сестры, младший брат Тиберии Гемелл, дядя Клавдий, Макрон и Луций.

Кто из них был отравителем?