Каллокаин

Судя по моим ночным кошмарам, испытывать действие собственного изобретения на себе я определенно не жаждал. Иногда я просыпался в холодном поту от ужасных видений: мне предъявили обвинение, я жду, что мне введут дозу, после чего на меня нахлынет чудовищный стыд. Риссен, Каррек и даже некоторые курсисты зловещими фигурами мелькали в моих снах, но главной была Линда. Именно ей всегда доставалась роль доносчицы и судьи, именно она склонялась надо мной, держа в руке шприц с каллокаином. Поначалу я чувствовал облегчение, просыпаясь и обнаруживая ее рядом в кровати, живую, из плоти и крови, но постепенно ночные химеры начали вторгаться в реальность, успокоение не наступало, а Линду и наяву все сильнее пропитывало иезуитство образа из моего ночного морока. Однажды я чуть не рассказал ей о своих мучениях – но в последний момент удержался, вспомнив, как холодно она смотрела на меня во сне. В итоге я был рад, что ни в чем не признался. Мне не давало покоя подозрение, что Линда втайне стоит на стороне Риссена. Если она узнает, как я к нему отношусь, сразу превратится в моего врага, сильного и беспощадного. Возможно даже, что она уже враг и просто ждет подходящего момента для удара. Нет, я бы проиграл, если бы сказал ей хоть слово.

Еще меньше хотелось рассказывать и о другом сне, который по сути отличался от обычного кошмара. Мне снился Покинутый Город.

Охваченный страхом, я стоял в начале улицы и знал, что почему-то обязан по ней пройти, а мое благополучие целиком зависит от того, удастся ли мне дойти до конца. Вокруг были только руины, одни возвышались, как горы, другие успели сравняться с землей и покрыться песком и мусором. Кое-где пустил корни и пополз вверх по каменным стенам плющ, но в остальном раскаленное полуденным солнцем пространство казалось безжизненным и голым. От некоторых мертвых камней исходил жуткий желтоватый дым. В других местах над песком поднималось дрожащее голубоватое сияние, тоже вселявшее ужас. Я сделал шаг, обогнув ядовитое испарение, но тут внезапный порыв ветра пригнал небольшое желтое облако – тотчас же распавшееся на множество тонких завихрений, от столкновения с которыми мне пришлось уворачиваться. Голубоватое свечение впереди начало разрастаться, превращаясь в слабый огонь и накрывая собой почти всю улицу. Я оглянулся в опасении, что и там, отрезая мне обратный путь, происходит нечто похожее и я не смогу переместиться ни вперед, ни назад, но позади пока все выглядело по-прежнему. Я сделал еще один шаг. Ничего не произошло. Я снова сделал шаг. И тут за моей спиной раздался негромкий тонкий свист. Бросив взгляд через плечо, я увидел, что камень, на который я только что наступил, шевелится. Он утратил твердость, стал зыбким, издал свистящий звук и вдруг лопнул, обратившись в пыль. Мне показалось, я уловил слабый неприятный запах. Ни остаться на месте, ни пойти вперед, ни вернуться я не мог.

И тут до меня донеслись странные голоса. В здании чуть впереди зиял подвальный проем, с обеих сторон увитый зелеными листьями. Сначала я его не заметил, но сейчас в страхе выдохнул, обнаружив рядом нечто живое. Кто-то вышел на улицу, поднявшись по провалившимся щербатым каменным ступеням, и жестом позвал меня. Не помню, как я оказался у подвала, видимо, между опасными камнями я перемещался прыжками. Так или иначе, но я попал в каменный зал с дырой в потолке, через которую проникало солнце и было видно, как ветер раскачивает траву и цветы над моей головой. И мне показалось, что нет и никогда не было укрытия надежнее, чем эти уцелевшие стены и часть крыши. Густая трава пахла землей, солнцем, теплом и уютом, голоса отдалились, но продолжали петь. Рядом стояла женщина, это она позвала меня сюда, мы с ней обнялись. Я понимал, что спасен, но от усталости и облегчения меня клонило в сон. Необходимость дойти до конца улицы внезапно исчезла. «Ты останешься у меня?» – спросила женщина. «Да, если позволишь», – ответил я, чувствуя, что становлюсь беспечным, как ребенок. Ощутив под ногами влагу, я наклонился и увидел, что по земляному полу бежит чистый ручей, и внезапно испытал прилив неописуемой благодарности. «Неужели ты не знаешь, что здесь течет жизнь?» – спросила женщина. И тут я догадался, что это сон, от которого я очнусь, и начал в мыслях искать способ его удержать – и искал его так рьяно, что мое сердце громко застучало и разбудило меня.

Этот красивый сон был, пожалуй, еще тревожнее кошмаров, и мне не хотелось пересказывать его ни Линде, ни кому-либо еще. И не потому, что Линда могла ревновать к приснившейся женщине, – да, она чем-то напоминала ту заключенную с глубоким голосом, но у нее были глаза Линды, – а потому, что это был однозначный ответ на вопрос: «Вы уверены, что не завидуете людям из заброшенного отравленного города?» Внушение Риссена проникло так глубоко, что сохранялось даже в моих снах. Но что толку утверждать, что во всем виноват он, а не я! Ни один судья в мире не примет такое оправдание.