Каллокаин

Описываемое выше происходило еще до поездки к Карреку, то есть до того, как приняли новый закон и, помимо неясной надежды когда-нибудь отомстить, у меня появилось конкретное средство защиты.

Однако, вернувшись от Каррека и осознав, что идею мести можно реализовать уже завтра, я испытал сильнейшее смятение чувств. Далекая цель внезапно приблизилась на расстояние вытянутой руки, но условия ее достижения, похоже, были для меня непреодолимы. Допустим, Линда действительно любит Риссена, тогда она рано или поздно выяснит, что донос написал я. Не знаю как, но ей это точно удастся, и она отомстит. При мысли о ее мести меня била дрожь. Мне ни в коем случае не должны ввести каллокаин.

В ту ночь я не сомкнул глаз.

А утром в газете вышла статья под заголовком «МЫСЛИ НАКАЗУЕМЫ». В ней излагалась суть нового закона и упоминался каллокаин, благодаря которому закон стал возможным. Новые положения об избрании меры пресечения звучали более чем здраво: слепое следование параграфу отменялось, то есть отныне за повторное преступление рецидивист не мог получить такое же наказание, как и за совершаемое впервые. Предметом судебного разбирательства теперь становилась сама личность бойца, а не его отдельное действие. Исследованию и регистрации следовало подвергать собственно мышление. И не для того, чтобы, как раньше, определить степень вменяемости, а для того, чтобы отличить пригодный человеческий материал от непригодного. Наказание не будет исчерпываться принудительными работами на срок, рассчитываемый по формуле. Выносить приговор будут эксперты-психологи и экономисты, исходя из рентабельности или нерентабельности обвиняемого. Физически и морально ущербные индивиды, не приносящие пользы Государству, не должны надеяться на сохранение жизни только потому, что они не причиняют Государству вреда. С другой стороны, учитывая сокращение населения, в отдельных случаях необходимо оставлять в живых менее пригодный материал для использования в качестве рабочей силы. Новый закон об антигосударственном мышлении уже вступил в силу, однако, как отмечалось отдельно, все донесения теперь должны быть подробнейше обоснованы и подписаны именем, достоверность которого можно проверить, иными словами, допустимое ранее анонимное доносительство отменялось с целью сокращения количества несущественных донесений, что позволит снизить расход каллокаина и загруженность сотрудников суда. Право принять или не принять донесение при любых обстоятельствах полиция оставляет за собой.

О том, что отныне доноситель обязан подписываться собственным именем, Каррек меня не известил. Следовательно, Линде будет еще проще узнать, кто заявил на Риссена.

Рабочий день прошел без сенсаций, но отнюдь не тихо и спокойно. За обедом мы с Риссеном не обменялись ни словом. Я даже смотреть в его сторону не решался. Меня терзало подозрение, что он знает о моих мыслях и планах и в любой момент может нанести упреждающий удар. Одновременно я понимал, что не отважусь ничего предпринять, потому что не уверен в Линде. Каждый час промедления таил в себе опасность, но задуманное пришлось отложить.

Уже дома за ужином мне показалось, что повторяется тот ужасный разговор в большой столовой. Мне так же трудно было смотреть в глаза Линде, как тогда Риссену. Мне так же казалось, что ей все известно, в воздухе витала такая же враждебность. Бежали секунды, мне казалось, прислуга никогда не уйдет, а дети никогда не уснут. Наконец мы остались с Линдой одни, и чтобы избежать прослушки, я включил радио на полную громкость, после чего сел сам и усадил ее так, чтобы динамик оказался между нами и полицейским ухом.

О чем говорилось в оглушившей нас лекции, я не помню, я был внутренне слишком встревожен, чтобы это заметить. Линда же даже бровью не повела, никак не отреагировав ни на лекцию, ни на то, что я усадил ее именно на этот стул – видимо, она догадалась, что затевается, и, как и я, не прислушивалась к тому, что говорили по радио. И только когда я придвинул свой стул вплотную к ее, она посмотрела на меня вопросительно.

– Линда, я должен у тебя спросить, – начал я.

– Да, – ответила она без тени удивления. Я всегда знал, что ее самообладание безупречно. И всегда знал, что если однажды мы с ней дойдем до последнего предела, до борьбы не на жизнь, а на смерть, она станет самым страшным противником. Может быть, только поэтому я и не хотел ее отпускать? Я боялся того, что может произойти? Моя любовь скрывала в себе великий страх, я знал это давно и наверняка. Но была здесь и мечта о безграничном доверии, мечта о том, что придет день и моя упорная любовь сделает ее моим союзником. Как это произойдет и как я узнаю, что это произошло, я не представлял – это была мечта, такая же зыбкая и далекая от реальности, как мечта о будущих жизнях. Но через мгновение эту желанную безопасность можно было запросто потерять. Всего минута, и из ненадежных союзников мы могли превратиться в заклятых врагов, но я об этом не узнал бы, потому что она не выдавала бы себя ни гримасой, ни дрожью в голосе.

И все же нужно было действовать дальше.