Камень, ножницы, бумага

В последнее время он был несколько озабочен своим здоровьем и физической формой и начал принимать витамины и добавки, что нетипично для него. Его одержимость бегом трусцой (он делает это по крайней мере два раза в неделю) наконец приносит свои плоды, и я кричу ему, чтобы он меня не ждал: чем скорее один из нас вернется, тем лучше. Мне все время приходится останавливаться, чтобы перевести дыхание. Я забыла взять с собой ингалятор, по глупости оставила его рядом с кроватью, паникуя из-за безуспешных попыток найти Боба, но я знаю, что со мной все будет в порядке, пока я не спешу и стараюсь сохранять спокойствие.

В моей голове это звучит проще, чем оказывается в действительности.

Если бы мы оба не видели, как кто-то вошел в часовню, я бы решила, что мне это померещилось. Однако это было реально. Может быть, появилась таинственная экономка? Пришла проверить, все ли у нас в порядке после шторма? Я говорю себе, что, кто бы это ни был, он сможет нам помочь. И хочу этого. Потому что ни одна из других возможностей, всплывающих в моем сознании, не является удачной. Добравшись до заснеженной трассы у подножия холма и снова оказавшись на ровной поверхности, испытываю облегчение. Отрыв Адама увеличился. Он уже недалеко от часовни, поэтому я бегу так быстро, как только могу, пытаясь догнать его.

Я останавливаюсь, когда колокол на башне начинает звонить.

Снег бьет мне в лицо. Я не видела, как Адам вошел внутрь, но он, должно быть, это сделал, потому что, когда я поднимаю взгляд, защищая глаза от безжалостной метели, впереди на дороге его уже нет. Неужели это он звонил в колокол? Я помню, как недавно Адам говорил, что главные двери — единственная возможность войти в часовню и выйти из нее. Я не видела, чтобы кто-то выходил, а это значит, что незнакомец все еще там. Может случиться все, что угодно. Последняя снежная буря, похоже, окрасила мир в черно-белый цвет. Я едва вижу свою собственную руку, которую держу у лица, я пытаюсь бежать быстрее, но продолжаю скользить, к тому же у меня начинает болеть грудь. Мое сердце бьется слишком быстро, а дыхание слишком поверхностное. Беспокойство усиливается от осознания того, что даже в случае критической ситуации у нас нет возможности вызвать помощь.

Когда я, наконец, добираюсь до огромных дверей часовни, стучать нет необходимости — они широко открыты, а пол в комнате для обуви покрыт снегом. Я вижу пару больших незнакомых веллингтонских ботинок рядом со старой церковной скамьей и замечаю, что кто-то нарисовал несколько смайликов в пыли на ее деревянной поверхности. Я задаюсь вопросом, значит ли это что-нибудь, и поднимаю крышку, но внутри пусто. Подняв глаза, я вижу свое отражение в крошечных зеркалах. Я выгляжу разбитой.

— Адам? — зову я, но меня встречает жуткая тишина.

Кухня пуста, как и гостиная. Я торопливо поднимаюсь по деревянной винтовой лестнице на второй этаж, тяжело дыша и опираясь на перила. Я игнорирую табличку «Опасно, не входить» на самой дальней двери и поднимаюсь по ступенькам на колокольню. Но там никого нет, и спальня тоже пуста. Это кажется странным. Боль в груди не проходит, поэтому я выдвигаю ящик рядом с кроватью. Мой ингалятор пропал. Я уверена, что оставила его именно там, и теперь меня начинает охватывать паника.

Мне нужно найти Адама. Вернувшись на лестничную площадку, пробую другие двери, но все они по-прежнему заперты. Его здесь точно нет, я уже обыскала все комнаты. Тут я вспоминаю про склеп.

— Адам! — кричу я снова.

Тишина.

Я бегу так быстро, что чуть не падаю со скрипучей лестницы.

— Я здесь! — отзывается он, когда я вхожу в гостиную, но его не видно.

— Где?! — Я вне себя.

— За книжным шкафом, у задней стены.

Я слышу его слова, но не могу понять их смысла.

Иду на звук его голоса, таращась на полки, уставленные книгами от пола до потолка. И не понимаю, что ищу, пока не обнаруживаю полоску света, выхватывающую потайную дверь, заставленную корешками старых книг. Я колеблюсь, прежде чем открыть ее, снова чувствуя себя так, словно провалилась в кроличью нору или попала в ловушку одного из мрачных и тревожных романов, которые любит адаптировать мой муж.

Тонкая дверь скрипит, и я оказываюсь в комнате. Это рабочий кабинет, но не похожий ни на один из тех, что я видела раньше. В длинном, узком, темном помещении есть только одно витражное окно, пропускающее свет. В одном конце стоит антикварный письменный стол, за которым сидит мой муж.

— Кто бы здесь ни был, он ушел, — сообщает Адам, не поднимая глаз. — Я обыскал все здание. Единственное, что поменялось, так это то, что дверь сюда была открыта.

— Я не понимаю…

— Думаю, что как раз начинаю понимать. Кажется, я узнаю эту комнату.

Он, похоже, не замечает, что я едва могу дышать. От людей с дефицитом сочувствия не дождешься сострадания сверх лимита, и мой муж всегда легко отвлекается на свои собственные мысли и чувства.

— Правда?