Камень заклятия

Глаза у меня слипались, но сон не шел, я оделся, развел костер и открыл бутылочку пива. Высоко надо мной шептались сосны, то ли между собой, то ли с ветром, раскачивающим их верхушки. И не было им никакого дела ни до золота, ни до людей, алчущих его. Мы умрем, а сосны все так же будут шептаться по ночам, по весне обязательно распустятся саранки, а каждую осень белки будут заготавливать на зиму грибы, развешивая их на ветках.

В четвертом классе я услышал, как кто-то в учительской сказал: «Ну почему он должен думать так же, как и вы? Ведь каждый из нас видит свой, собственный мир. Вернее, представляет его, так как вокруг нас пустота. Нет ни этого стула, ни стола. Умрем мы, и исчезнет созданный нашим воображением мир». Не знаю, серьезно ли было все произнесено или молодые учителя от безделья занялись схоластикой, оттачивая умение спорить, но я долго находился под впечатлением услышанных слов, особенно последней фразы. И не раз резко оборачивался, проверяя, на месте ли стул, — пытался поймать тот момент, когда стул еще не возник в моем воображении.

Зыбкость мира пугала меня.

Я допил вторую бутылку и потянулся к третьей, как раздалась автоматная очередь и тут же крик, четкий, душераздирающий крик:

— Оно смотрело на меня! Оно смотрело! Смотрело!

Раздались автоматные очереди, видимо, в ту сторону, куда указывал кричавший.

Невнятные голоса не стихали до утра.

Я тоже больше не ложился, но думал не о выстрелах, а о постоянстве и изменчивости мира. С годами понял, с нашей смертью мир не исчезнет, он ее просто не заметит, ибо смерть — один из важных моментов его существования. Я даже разродился по этому поводу стихотворением:

Когда я умру, на Земле ничего не случится.

Не ахнут, забившись в рыданьях, березы,

И горы, ну кто же до них достучится?

И горы, увы, не прольют по мне слезы.

Все так же цветы красотой своей будут

Гордиться.

О Боже, прости, но зачем тогда было

Родиться?

Когда я умру, на Земле ничего не случится.

А может, и вправду совсем небольшая беда.

Когда я умру, на Земле ничего не случится,

Но вздрогнет на небе с рожденья мне данная

Богом звезда!

Это единственное мое стихотворение, я как бы прощался со своим детским идеалистическим мировоззрением. И больше не оборачиваюсь, чтобы проверить, существует ли на самом деле стул или он возникает лишь в моем воображении.

С рассветом я двинулся к лагерю Кукарева. Шел осторожно, боясь наступить на сухую ветку и этим вызвать на себя огонь, по этой же причине затаился на приличном расстоянии от палатки. Но слышимость была хорошая, так как говорили все на повышенных тонах.

— Я стою и вдруг чувствую, как спина замерзает от страха, — видимо, уже не в первый раз рассказывал говоривший, — и тут передо мной появились глаза, как в фильмах ужасов, расстояние между ними вот такое, с полметра. И некто приказывает: «Убей всех!» Автомат уже был снят с предохранителя, и палец я все время на курке держал, не помню, как нажал, и сразу глаза исчезли… Я чуть с ума не сошел… Тарзану, наверное, тоже такое привиделось, вот он и начал по палатке палить…

— Мотать надо отсюда!

— Спокойно! — я узнал голос Кукарева. — Я же объяснил. По-видимому, мы поставили палатку в районе паранормальной зоны. Нашли чего бояться. Все это обман, мираж. Молодые парни, а как старухи. Мало ли что покажется, так вообще друг друга перестреляем. Два трупа и все по дури. Утром переставим палатку за деревню. И хватит об этом базарить.

Говорил Кукарев спокойно, но его обмолвка, что палатку переставят утром, выдала его волнение — ведь утро уже наступило.

Два трупа! Я еще постоял, пытаясь услышать голос Валерки — жив ли он, и вернулся к землянке.

Два трупа. Получается, с перепугу застрелили своих, а может, не с перепугу, ведь говоривший слышал команду: «Убей всех!» Кукареву следует задуматься: они еще не подобрались к сундуку, а уже жертвы, что будет, когда они его найдут?

Около землянки уже крутились бурундуки, наломал им хлеба и высыпал остатки каши синицам. Себе решил сварить картошку с тушенкой, сразу на завтрак и обед. Торопиться было некуда. Пока кукаревцы перенесут палатку, пожитки, пройдет немало времени.

Я думал, братки перебазируются на берег, а они поставили палатку возле трех сосен. И я по неосторожности приблизился к ним предельно близко. Было хорошо видно и слышно.

— Вы двое, — Кукарев сделал указательным пальцем жест, словно считал поголовье, указав на Валерку и Никифорова, — сколотите гробы, в деревне полно досок, и сразу изготовьте кресты. Остальные на кладбище, копать могилы.

— Что, обязательно на кладбище? Вдруг это чудище там? Можно и здесь закопать, — попытался возразить чечен взвинченным голосом.

— Закопать?! Они что, собаки? — разозлился Кукарев. — Совсем оху…! То корчите из себя героев, то боитесь идти на кладбище. Все, пошли! И могилу ройте каждому отдельно.

Я отступил в глубь леса, ушел в землянку, лег и сразу же уснул, сказались две бессонные ночи.

Кукаревцы в этот день так и не приступили к раскопкам. После похорон они устроили поминки. Водки на столе стояло порядком, видимо, пахан решил разрядить атмосферу страха, напряженности.