Каменка

«Увлеклись и забылись!» — сказалъ себ однажды, въ оправданіе, Шервудъ, когда уже было поздно. Что предпринять? Какъ и чмъ спастись? Медлить было нельзя. Ни отецъ, ни старшая сестра и никто въ дом пока еще не подозрвали ничего. «Ужасъ! Что, если догадаются?» мыслилъ онъ: «ей-ли быть за мною, за ничтожнымъ, наемнымъ учителемъ, почти слугой? Никогда…. Отецъ не вытерпитъ, не снесетъ позора. Изъ своихъ рукъ убьетъ меня и ее…. Пока есть время, надо найти средство, скрыться куда-нибудь, бжать»….

Шервудъ обдумалъ ршеніе. Бракъ былъ возможенъ только съ ровней. Онъ ршилъ поступить въ военную службу, поскоре добиться офицерскаго званія и тогда искать руки двушки. Строя радужныя грезы, полные надеждъ, они простились. Шервудъ сослался на домашнія обстоятельства, сказалъ отцу двушки, что перемняетъ родъ занятій, попросилъ у него разсчета и ухалъ.

Какъ иностранецъ и сынъ разночинца, Шервудъ могъ опредлиться въ армію только простымъ рядовымъ. Онъ придумалъ другое средство: поступилъ опять учителемъ къ дтямъ извстнаго, со связями, генерала Стааля, и снискалъ его расположеніе. Воспользовавшись поздкой генерала по дламъ въ Одессу, онъ въ Елисаветград обратился къ нему съ просьбой, помочь ему, для поступленія вольноопредляющимся въ новомиргородскій уданскій волкъ. Командиръ полка Гревсъ былъ друженъ съ Стаалемъ, и Шервуда вскор приняли, на тогдашнихъ правахъ — двнадцати-лтней выслуги на офицерскій чинъ.

Двнадцать лтъ солдатской, жесткой лямки! — да это цлая вчность для самолюбиваго и избалованнаго въ дтств человка, который еще недавно вкушалъ спокойную и такъ хорошо обставленную жизнь иностранца-учителя въ богатыхъ, барскихъ домахъ. Шервудъ подумалъ:

— Ну, для меня будетъ исключеніе; очевидно, примутъ во вниманіе мою недюжинную образованность, знаніе приличій и вншній лоскъ. Двнадцать лтъ выслуги писаны для другихъ; меня скоро замтятъ, оцнятъ и отличатъ.

Но тянулись недли, мсяцы; прошелъ годъ, другой и третій. Шервуда не замчали. Онъ съ трудомъ, въ конц долгихъ усилій, добился одного:- изъ фронта, узнавъ его грамотность и хорошій почеркъ, его взяли писаремъ въ канцелярію полковаго комитета. Всти изъ Смоленской губерніи приходили рдко, а вскор и вовсе прекратились. Переписка шла черезъ экономку, которую теперь, очевидно, разсчитали. Изъ Москвы отъ родителей шли нерадостныя извстія: та же безпомощность, т же горе и нищета. А тутъ еще строгое и требовательное начальство, вчное корпніе въ душной комнат, съ перомъ, и ни проблеска лучшихъ надеждъ.

Шервудъ не вынесъ служебныхъ невзгодъ. При всей своей смтливости, пронырливомъ и вкрадчивомъ нрав, онъ потерялъ обычное спокойствіе духа, сталъ пренебрегать занятіями въ канцеляріи и наконецъ безобразно запилъ.

Небритый и нечесанный писарь, съ протертыми локтями и въ дырявыхъ, съ голыми пальцами, сапогахъ, случайно привлекъ къ себ вниманіе майора, начальника канцеляріи. Арестъ и всякіе штрафы не помогли. Майоръ, узнавъ о происхожденіи писаря, призвалъ его къ себ и сталъ усовщивать, стыдить.

— Да, что съ тобой? — спросилъ онъ, посл долгихъ распеканій, вглядываясь въ заспанное и опухшее лицо писаря: не знаешь разв? да я рапортомъ…. да ты у меня….

Слезы брызнули изъ глазъ Шервуда. Вытянувшись передъ начальникомъ, онъ судорожно мялъ въ рукахъ фуражку и молчалъ.

— Ты, батенька, отличныхъ способностей, — произнесъ майоръ, желая нсколько его ободрить: шутка-ли! знаешь ариметику, языки…. ну, разныя тамъ ремесла…. прежде велъ себя прилично, барышней… а теперь! откуда такая блажь?

Губы писаря дрогнули.

— Ваше высокоблагородіе! — проговорилъ онъ: вы обратили на меня милостивый взоръ….

— Ну, да, да!

— Хотите здать причину…. вотъ она….

И Шервудъ безъ утайки разсказалъ майору все свое прошлое, въ томъ числ и роковой смоленскій случай. Майоръ развелъ руками.

— Пять лтъ я бился, — заключилъ Шервудъ: извольте узнать, на смотрахъ обходили; что было, издержался, а производства все не видать…. Хотлъ я и руки на себя наложить, вотъ какъ передъ Богомъ! и дезертировать за границу, въ Грецію, гд люди бьются за свою свободу…. Горе сломило, не стерплъ….

Шервудъ говорилъ съ чувствомъ, толково и умно. Майоръ сперва было вспылилъ: «вотъ вы, головорзы! а? куда дернулъ! у меня, братецъ, то-же семья, дти….» Онъ не щадилъ доводовъ, укорялъ.

— Черезъ головы другихъ затялъ, вертунъ, перескочить! — горячился майоръ, пыхтя и расхаживая по комнат: назначено двнадцать лтъ, ну, и терпи. Гд твои такія заслуги, права? Теперь, батенька, не военное время. И родовые дворяне, вонъ, не теб иностранцу чета, ждутъ, переносятъ! Я самъ, братецъ ты мой, не изъ богатыхъ, сколько тянулъ….

Мысль объ оставленной, страдающей двушк смягчила майора.

— Изволь, помогу, — проговорилъ онъ наконецъ, подумавъ: но прежде самъ исправься, приведи себя въ должный видъ. О рюмк боле ни-ни….

— Явите божескую милость.

— Попытаюсь, говорю, есть аудиторскія дла, кое-что можетъ найду и по механик…. А пока вотъ теб приглашеніе, — заключилъ майоръ: приходи каждый день ко мн обдать. Отличишься, то-ли тебя, по способностямъ, ждетъ?