Каменное зеркало

«Они рабы Штернберга. Разве я – раб? Я же не чувствую себя рабом».

«Штернберг – специалист в области парапсихологии и рунической магии. Он буквально приковал их к себе. Забрал у каждого часть личности. Они повинуются только ему и никому больше. Они уже не способны существовать сами по себе. Они не смогут без него жить… Это что – правда? А разве нет?..»

Хайнц вздрогнул, вспомнив, что его спутник слышит каждую его мысль, и с опаской посмотрел на офицера. Но тот даже не обернулся. Похоже, ничего не слышал, думая о чём-то своём, чёрном и пронзительном, без устали гнавшем его вперёд.

«Хайль Штернберг. Это я сам сказал. Я ведь ни о чём и не думаю, кроме него».

Вилли Фрай любил повторять: «Он самый лучший командир на свете…»

«Да ничего подобного. Штернберг – никуда не годный командир. По его вине погибли почти все его подчинённые…» Хайнца потрясло кощунство собственных мыслей, но он уже не мог остановиться. Ему припомнился жутковатый ритуал, который офицер учинил над ним посреди высохшего поля, на стрельбище. И ещё – тонкий шрам на груди, шрам в виде какой-то руны. В точности такую же руну Хайнц потом видел на одной из деревянных пластинок штернберговского браслета. Всего этих пластинок было семь…

«Нас тоже было семеро».

Хайнц замедлил шаг. Долговязый человек быстро уходил прочь в инистую дымку оцепеневшего леса. Хайнц сделал попытку возненавидеть этого человека, своей блажью погубившего его товарищей. Не получалось. Хайнц попробовал ещё раз. Никакой этот Штернберг не командир. Собственник, вздумавший распоряжаться их жизнями. Выкупить их ценой возможность победы.

Похоже, последние мысли Штернберг всё-таки услышал. Офицер остановился и обернулся. Он был довольно далеко. Хайнц, уже отдышавшись, с независимым видом поправил ремень автомата и поглядел в сторону, чувствуя холод мрачного азарта и какой-то непонятной вины.

– Что у тебя там случилось? – недовольно спросил Штернберг.

Хайнц не ответил. Он обмирал от собственной дерзости. Сделать что-то наперекор этому всемогущему человеку. «Наверное, я начинаю освобождаться из-под его власти, – подумал он, – ведь амулет-то с нашими рунами уничтожен…»

Штернберг тут же схватился за левое запястье. Вот так-то, отметил про себя Хайнц, значит, этот дурацкий браслетик и впрямь имел большое значение.

Офицер вопросительно поглядел на Хайнца и сразу как-то сник. Видать, прочёл, что творится в голове у его последнего подчинённого.

– Что, так и будешь теперь стоять? – холодно поинтересовался Штернберг.

Хайнц не ответил.

– Ну и стой, – офицер повернулся и пошёл дальше. Хайнц почувствовал себя крайне глупо. Подождал ещё немного и пошёл следом, поторапливаясь ровно настолько, чтобы не потерять высокую чёрную фигуру среди тёмных сосновых стволов. «Я не раб, – твердил про себя Хайнц. – Я никому не раб».

С неба падали редкие, огромные ветвистые хлопья. Скоро снег стал мельче и повалил гуще. Хайнцу пришлось сократить расстояние между собой и Штернбергом, чтобы не потерять того из виду. Офицер теперь часто наклонялся к земле, трогал её рукой и словно бы спрашивал что-то. Шёл он по-прежнему очень уверенно: то, что следы беглеца исчезали под снегом, его нимало не смущало.

Хайнц горстями брал снег и сыпал в рот, пытаясь утолить давно мучившую его жажду. Воды получалось чуть, от оседавшей во рту снежной ваты холодом заломило зубы и нёбо. Шедший впереди Штернберг снегом умыл перемазанное кровью лицо, на отлёте держа за дужку очки. На Хайнца он ни разу не оглянулся.

Шли долго. По расчётам Хайнца, они уже давным-давно должны были выйти к деревне. Очень удивляло то, что им ни разу не попалось по пути ни одной дороги, ни одной тропы, вообще ни намёка на человеческое присутствие. «Никогда бы не подумал, что в Тюрингенском лесу есть такая глушь», – изумлялся Хайнц.

Штернберг остановился, нагнулся и принялся что-то рассматривать. Хайнц подошёл ближе. Присыпанные снегом следы: как будто человек несколько раз спотыкался, падал, но поднимался и шёл дальше. Чем-то эта находка Штернберга сильно озадачила.

– Зачем? – вырвалось у Хайнца. – Зачем вы с нами такое сделали?

Хайнц не умел толком объяснить, что имеет в виду, но говорил об операции, произведённой над его душой тонким скальпелем, виртуозной рукой, мастерски, холодно и равнодушно.

– Зачем? – Штернберг смотрел спокойно и твёрдо, и, кажется, даже печально. – Мне от вас требовалась гарантированная абсолютная преданность, – сухо объяснил он. Такая невозмутимая откровенность показалась Хайнцу оскорбительнее любых попыток извернуться.

Хайнц почувствовал, что даже теперь не способен как следует на него разозлиться. Стоящий перед ним человек был настолько уникален, так явственно читалась на нём печать особенности, неповторимости этого странного создания, что казалось немыслимым и даже преступным судить его по каким-то общим законам. В его нежелании отпираться, спокойном признании – напомнившем то, как он выпрямился во весь рост под дулами автоматов, – сквозило диковатое обаяние сумасшедшего.