Каменное зеркало

«А что стало бы, если б победили не мы, – почему-то подумал вдруг Хайнц почти против воли – с таким чувством, будто заглядывает в пропасть. – Действительно, что ли, пришли бы красные варвары с Востока и всех немцев сослали бы в Сибирь? Командир-то наверняка знает…»

– Насчёт Сибири вполне возможно… – задумчиво произнёс Штернберг. – А если говорить в общем… Что было бы… Позор пострашнее версальского. Вечный. Несмываемый. Победителей, как известно, не судят, зато побеждённых… Что ещё… Раздел территории непременно имел бы место. Для оставшихся в живых – чёрная слава агрессивных выродков. А среди победителей долго ходили бы легенды о существовавшей некогда державе-фениксе, державе-чудовище, державе-насильнике. И если б победители решили отплатить нам нашей же валютой, то небо рыдало бы над нами кровавыми слезами…

– Но ведь мы победим?

– Обязательно.

Тишина уходила, просыпался ветер, принося новую лавину снегопада.

Штернберг глянул на Хайнца со слабой улыбкой. Хайнц неуверенно улыбнулся в ответ. Страх перед завтрашним немного отпустил: всё-таки умереть во имя спасения родины, да ещё вместе с таким человеком – пожалуй, самый лучший финал, какой только можно себе пожелать.

Тюрингенский лес

5 ноября 1944 года, после полудня

Они шли дальше. Чёрные вершины обступивших их берёз в арестантских одеждах беспорядочно мотались под ледяным ветром, а впереди шумно дышал ровно поднимающийся в гору сосновый лес.

Штернберг волок чемодан с бумагами и ключами от Зонненштайна, и эта свирепая тяжесть, ломавшая его самоуверенную осанку и клонившая к земле, словно была епитимьёй за Франца, и епитимьёй даже слишком лёгкой. В груди жгло, во рту горчило. Штернберг сжал зубы. Он гнал себя выполнять свой долг. Не думать сейчас о Франце. Не думать об оставленном посреди белого поля мёртвом поляке – ни единого чужого ментального отпечатка, только предсмертный ужас – словно в каком-то помешательстве этот человек сам себе разодрал горло… Не думать о концлагерях. Да, там ежедневно тысячи людей превращаются в пепел. Но если сейчас из-за этого отступить, сдаться, то в пепел превратится вся Германия. «Или ты желаешь, чтобы союзники в конце концов подмяли Германию, твою Германию под себя? Ты хочешь жить в стране – или оставить после себя страну – подобную изнасилованной во все места девке с переломленным солдатскими сапогами хребтом? Нет? Тогда иди».

Спустившись с горы, они пошли вдоль широкого оврага, то и дело обходя поваленные сосны, уткнувшиеся макушками в овраг и оттого напоминавшие убитых солдат, чьи ноги торчат наружу из воронки от разорвавшегося снаряда. Здесь Штернберг впервые за долгое время ощутил чьё-то постороннее незримое присутствие, более того, чьё-то пристальное внимание, пронизывающий взгляд, гранитно-холодный и тяжёлый, как каменная глыба. Как давно он не чувствовал этого взгляда…

Штернберг поглядел на циферблат наручных часов. Часы стояли. Они давно уже встали, с самого начала погони за поляком, а, может, и раньше, во время ритуала. Чувство времени же напрочь исчезло: порой казалось, что их путь через лес длится вечность.

Ощущение чьего-то вездесущего присутствия не покидало. Штернберг огляделся по сторонам – и замер на месте. Проморгался, поправил на носу очки и вновь всмотрелся в бурелом.

Нет, ему не померещилось.

Он увидел волка.

Серебристо-белый зверь, то ли совсем седой, то ли альбинос – ведь в Тюрингии решительно неоткуда взяться полярному волку, – трудноразличимый в своём роскошном камуфляжном обмундировании на фоне заснеженного склона горы, стоял на стволе упавшего дерева, лежащем наклонно поперёк другого ствола, и неотрывно глядел на людей, поставив торчком острые уши. В его неподвижности, картинной позе и суровой красоте было больше от скульптуры, чем от настоящего волка. Собственно, Штернберг никогда раньше и не видел настоящих волков, разве что в клетках в зоопарке.

– Стой, – шёпотом сказал он солдату. Тот сразу остановился, завертел головой, потом уставился на Штернберга:

– Командир, в чём де…

– Волк, – одними губами произнёс Штернберг.

– Я не вижу никакого волка.

– Вон, на поваленной сосне стоит. На нас смотрит.

– Где? Я не вижу…

Страха не было. Разве стоит бояться какого-то волка двум вооружённым людям? Единственное, от чего Штернбергу стало не по себе – он не видел ауры зверя. Хотя это могло быть всего лишь следствием крайней усталости. «Неужто он и убил поляка? Что делать-то? Выстрелить? Или попробовать отпугнуть?» – растерянно подумал Штернберг. Где-то ему доводилось читать, что волки боятся резких звуков.

Штернберг постучал стволом карабина о металлические замочки чемодана и оглушительно гаркнул, так, что снег с веток посыпался. Волк действительно тут же соскочил с поваленного дерева и стремительными бесшумными скачками понёсся над землёй, сливаясь со снегом, – но не прочь от людей, а, наоборот, прямиком к ним.

– Стреляй! – крикнул Штернберг бестолково озиравшемуся солдату.

– В кого?! Куда?! – запаниковал тот.