Каменные часы

Столько лет прошло! Столько лет!

Не дает покоя окаянная война…

Наталья Ивановна вспомнила мертвые улицы города во время артобстрела, как совершенно беззвучно в грохоте рушились громады домов и попрятавшихся людей накрывали многотонные руины. Тогда в подвалах страдали от удушья и умирали порой раньше, чем поспевала помощь: иногда обстрелы длились по нескольку суток без перерыва.

Однажды она кормила грудного сына, не ушла в бомбоубежище среди бела дня — раздался взрыв, и соседний дом исчез на глазах. Тучи дыма и пыли закрыли его развалины. Быстро и страшно это произошло. Наталья Ивановна даже не успела сообразить, что бомба ударила в госпиталь, где она утром сменилась с дежурства.

После налета, уже к вечеру, прибежала с безумными от ужаса и страха глазами мать. Всего два дома на улице уцелели. От воя пикирующих самолетов она почти оглохла, нервно терла себе виски и не могла остановить слез.

Успокоил ее только спящий внук. И перестала трястись голова, и исчез сумасшедший дым в глазах. Вера Павловна вспомнила, что принесла мальчику свой паек.

О чем они говорили тогда?

…Мать проклинала войну и фашистов, и скорее! скорей! просила вырасти внука и отомстить. Тогда отец Веры Павловны уже погиб и братья ее погибли, от мужа не пришло ни одной весточки, кроме похоронки.

Наталью Ивановну поразило ожесточение и ненависть матери. Ей так хотелось после дежурства спать — кружилась голова. Зачем же столько сил тратить на ненависть? Их надо беречь для жизни, подумала она.

В форточку из темноты залетал крупный, искрящийся снег вместе с медленным ленивым ветром. Мертвая улица была полна шума и голосов. Бригады спасателей отрывали погребенных. Звенело железо ломов, скрежетали лопаты…

Все это перекрыл вой сирены. Опять начиналась бомбардировка.

Наталья Ивановна вытерла полотенцем мокрое лицо и заставила себя убирать квартиру, подметать тополиный пух. Сердце глухо и взволнованно стучало.

Мальчишка, конечно, был еще военком — сам пришел с радостной вестью. Лет ему, видимо, не больше, чем сыну.

Помнит ли он о войне, как ее сын?

Дягилева взглянула на портрет мужа и выпрямилась. Он не мог знать, что она оставила годовалого Сережу на руках Веры Павловны и ушла на фронт и свой орден Боевого Красного Знамени получила в конце войны.

Наталья Ивановна сняла портрет и бережно протерла его от пыли, прикрепила на место. «Вот еще немного я узнала о тебе», — подумала она, представив в своем воображении Петра Алексеевича, ведущего самолет, объятый пламенем.

В свое время маленький сын ее дотошно выспрашивал: «А можно ли заблудиться в облаках?» Он верил, что отец не мог погибнуть. Просто произошло какое-то недоразумение. «Как же так? Неужели я никогда не увижу отца?»

Он рисовал небесное море.

И позже, когда он учился уже в школе, учителя одолевали Наталью Ивановну: «Почему ваш Сережа все время рисует одно и то же? Какое-то странное море, где плавают самолеты и взрываются дома. Очень нелепое и однозначное восприятие мира у вашего мальчика».

«У Сережи отец был летчиком», — сказала Наталья Ивановна. На нее взглянули с изумлением: «Какое это сейчас имеет значение? Почти десять лет прошло с войны. И по рисованию в школе существует учебная программа, и ее надо выполнять. Два года подряд ваш мальчик рисует под водой самолеты. Над этим, знаете, по-человечески, по-матерински надо задуматься…»

«Я не могу ему запретить думать об отце», — возразила Наталья Ивановна. Тут подошла сухая, как палка, завуч. Глаза ее так и сверкнули. «Милочка, — сказала она, обежав взглядом рассерженные и раскаленные лица, — о здоровье ребеночка все-таки надо подумать. За два года ваш мальчик научился рисовать только самолеты. Он может вырасти недоразвитым! И это в школе с давними традициями…»

Наталья Ивановна повернулась и ушла, не стала продолжать разговор и на следующей неделе перевела Сережу в другую школу. Там в вестибюле висел во всю стену каменный список погибших учеников в войне, и сирота не чувствовал себя сиротой.

Маленькое горе растворилось в большом.

Да, тут не было прекрасной материальной базы, как в спецшколе, тут меньше заботились о том, чтобы дети выросли только нормальные, без всякого рода собственной памяти. Здесь детей не ограждали от их маленьких и больших волнений, не выводили эту ненормальность на педсоветы и родительские собрания.

Потом, спустя время, Наталья Ивановна встретила сухощавую, длинную завуча, уже набиравшую дородность. Та прямо-таки коршуном вцепилась в нее: «Как у вас Сережа растет, милочка?»

Они стояли на площади, у лотков базарного ряда, где продавали колхозники и спекулянты свинину и говядину. Прямо перед ними безногий фронтовик в офицерском мундире играл на трофейном баяне.

«Сережа? — переспросила Наталья Ивановна. — У него все хорошо. Недавно выиграл городскую олимпиаду по математике».

Завуч так и остолбенела.

— Я всегда говорила, что ваш мальчик имеет яркие способности, — залебезила она, — а помните, как он прекрасно рисовал? Знаете, милочка, не у каждого ребенка хватило бы и воображения нарисовать самолеты под водой. Помните?

— Помню, — сухо ответила Наталья Ивановна.