Каменные часы

Фронтовик запел. Вокруг понемногу стал собираться народ. Подходили, бросали в фуражку калеки медь и серебро, трешки и рубли. Тоскующие глаза музыканта смотрели поверх толпы.

— Власти не принимают никаких мер, — осторожно шепнула на ухо Дягилевой завуч, кивнув на безногого офицера, — дети же видят такое разложение человека, деградацию личности. Пора бы уже и убрать повсюду эти красные, запьянцовские рожи. О героях пусть лучше в книжках читают наши дети. Пусть вырастают они только со светом в душе! — завуч презрительно скривила губы. — Невозможно слушать, как варварски обращаются с инструментом. За такую игру и ломаного гроша давать не стоит.

Наталья Ивановна открыла сумочку и достала свои вдовьи десять рублей, подошла к музыканту и положила в фуражку. Конечно, когда она обернулась, завуча не оказалось на месте, словно провалилась сквозь землю эта мегера.

Наталья Ивановна запомнила на всю жизнь светлые, изболевшиеся глаза фронтовика, безногого офицера, и остекленевшие от негодования рачьи глазки-пуговки завуча.

Когда Сережа вырос, женился, у него подросли дети и надо было определять Валю в школу, Наталья Ивановна ничего ему не рассказала про самолеты под водой, потом сильно пожалела: сын свою дочь записал в спецшколу, она рядом находилась от дома, откуда вежливо вытолкнули его заботливые педагоги. Видите ли: «За два года ваш мальчик научился рисовать одни самолеты под водой. Он может вырасти недоразвитым!»

Напрасно она об этом не рассказала сыну.

Взрослый человек мог уже правильно все оценить и иными глазами взглянуть на полную директоршу гренадерского роста (такую дородность набрала худосочная завуч), которая сладчайшим голосом приветствовала родителей и учеников в начале учебного года, словно в патоку окунала слова великих, нестареющих лозунгов. Глазки-пуговки заплыли жиром и излучали нежность и любовь.

Наталья Ивановна даже заколебалась: видимо, все-таки переменился человек, жизнь научила его быть совестливым?.. Но не поверила директорше. Раз в нелегкое время та не имела души, то откуда ей взяться, когда телогрейки и шинели давно сменили модные платья и костюмы? Неискренни — ее доброта и рачительная забота о школе. Слов нет, блистает свежими, яркими красками школьный особняк. Великолепно отделаны и оборудованы классы, но первого сентября вся улица была забита возле школы персональными и частными машинами — по-прежнему в этой спецшколе отдавали предпочтение детям обеспеченных и могучих родителей.

Теперь попробуй что скажи этой директорше с львиной гривой седых волос. Правильные и умные слова в изобилии посыплются с ее языка, воздвигнут такой высокий забор — не подступишься! Великолепно умела говорить дородная директорша. Ну, совершенно преобразило ее время. Управительница, и только! Заботливый человек. И руководит она в школе воспитанием ее внуков.

Наталья Ивановна протерла от пыли зеркало и взглянула на свое лицо. Морщин уж не сосчитать. Она быстро привела себя в порядок и причесалась. Уже пора было идти во вторую смену на завод.

Лучшие люди погибли на войне, подумала Дягилева, иные бы не смогли никогда совершить неисчислимые подвиги и своей смертью остановить лавину горя и несчастия народа. Не словами победили фашистов, а те слова, что говорятся сейчас, оплачены большой кровью. Целым морем. И потому не все имеют право говорить об этом, выкрикивать лозунги и призывать к ударной работе. Директорша, например, присвоила себе его и уж как умело напускала слезу в свой дребезжащий хрипловатый голос — уже и она, видите ли, таким манером вспоминает о павших. Переживает.

От гнева закружилась голова.

Но ведь сама, сама виновата, что обо всем об этом не рассказала сыну, а приучала только к милосердной справедливости, многотерпению и лучше думать о людях, чем есть они на самом деле.

Сама виновата.

Пока она выстаивала свои смены у станка, давала продукцию сверх плана вместо людей, убитых на войне, ловкачи повылезли изо всех щелей и целые десятилетия учились не работать, а говорить, говорить, говорить! Из кожи лезли, запасшись всевозможными справками и дипломами, требуя с других благородства и самоотверженности.

Какое кощунство!

Будь жив Петр и те светлые люди, не вернувшиеся с войны, — чесала бы свой язык худосочная завуч где-нибудь у кухонной плиты и не рядилась бы в золотые одежки праведных слов. Рядом со светлыми людьми такое золото в ее устах обратилось бы в прах, тлен, источало бы дурной запах паразитирующего деляги.

Самое невероятное это то, что дородная директорша пришлась ко двору в школе, где надо учить истинной правде, народным традициям и подвигу, где невозможен, ужасен личный пример фарисейства.

Наталья Ивановна вышла на лестничную клетку и тихонько прикрыла за собой дверь. Привыкла раньше всех уходить на работу в квартире, не шуметь. Лифта дожидаться не стала. Застучали каблуки по каменным ступеням — следовало уже нагонять упущенное в раздумьях время. Два часа минуло, словно минута, с тех пор, как приходил военком.

3