Камила

Он ответил ей тоже на латыни, и я отвернулась, чувствуя себя лишней. Да так оно, в целом, и было, чего уж там. Я принялась прибирать кавардак, чтобы занять себе руки и отвлечься от грустных раздумий, ведь вряд ли доктор простит меня после чудовищного обмана. Баронесса была права: ждать приговора невыносимо, но и услышать его невозможно, и я делала все так медленно, будто могла отсрочить неприятный разговор навечно. Они, казалось, забыли обо мне и уже беседовали, как давние друзья; наверное, это было знаком, что я могла — нет, должна, — уйти отсюда и больше не показываться им на глаза.

— Иди сюда, Камила, — позвала меня баронесса, как будто услышала мои печальные мысли. — Садись к моим ногам.

Она баюкала перевязанную руку, и Йоханнес смотрел на ее лицо так, как никогда не смотрел на меня. Мне представилось, как он предлагает моей госпоже выйти за него замуж, и увозит ее из Вены на край света, чтобы никто их не нашел, но вместо того доктор спокойно заметил, что можно сказать, будто она неудачно упала на улице, а он помог ей, чтобы никто из ее родных не волновался лишний раз. Он добавил, что проводит ее, чтобы убедиться, что все в порядке, и меня опять что-то кольнуло, что-то, похожее на ревность. Нет, я не любила никого, кроме Иштвана, но слишком привыкла считать доктора своей собственностью, забывая о том, что у него есть свои желания, о которых я ничего не знала. Баронесса невесело засмеялась, но отказываться не стала. Я не решалась спросить у Йоханнеса, нужно ли мне идти с ним или я могу убираться на все четыре стороны.

— Вы же не будете ругать Камилу? — с легким беспокойством спросила моя госпожа, когда я опустилась на пол. — Она верная служанка, и это я подтолкнула ее на преступление.

Мне было приятно, что она волнуется за меня, но я устала лгать доктору.

— Это не так, — собственный голос показался мне излишне громким и хриплым. — Я все решила раньше и сама.

Йоханнес достал из камзола карманные часы и откинул медную потертую крышку.

— У нас есть еще немного времени, — заметил он. — Я бы хотел, чтобы Камилла рассказала о своей жизни — с начала и до конца. Она ведь служила у вас верно?

Баронесса кивнула.

— И вы знаете, где она росла?

— Нет. Я была очень удивлена, когда в доме начали шептаться о ее прошлом. Камила и дом греха… — она пожала плечами.

Я крепко зажмурилась, прежде чем начать рассказывать: ведь доктор наверняка изменит свое мнение обо мне на худшее. Но скрывать мне больше ничего не хотелось, и, мне казалось, я могла им доверять. Пока я говорила, я не щадила себя, безжалостно приоткрывая свою трусость и слабость. Я рассказала и о тетке, и о названном дяде, который продал меня, и о Марии, об Аранке и ее смерти, о Якубе и о первой встрече с капитаном, о побеге и доброй госпоже, о моем аресте, об Иштване-спасителе, о нашем путешествии по Империи, о своей болезни, о тетушке Амалии, о жизни в доме баронессы и о Гансе, о своих скитаниях после тюрьмы и голоде. Я рассказала и то, о чем не знал Йоханнес: о возвращении Иштвана и о своих глупых мечтах, о его предательстве и о моих переживаниях. Баронесса захихикала, когда я упомянула, как мы обманули комиссара, и взглянула на доктора почти с восхищением, а он покраснел от ее взгляда и потупился. Говорила я долго, и к концу у меня пересохло во рту, но попросить вина я не осмеливалась. Моя госпожа слушала меня, приоткрыв от удивления рот, а Йоханнес, напротив, мрачнел с каждым словом, так что чем дальше длилась моя речь, тем больше я уже не решалась поднимать глаз и уставилась на темное пятно, расплывшееся на полу.

— Надо же, — прервала молчание баронесса, когда я замолчала. — Я и не думала, что тебе довелось столько пережить. Ты казалась обычной домашней девчонкой, которую взяли по протекции. Как ты могла столько молчать? У меня бы не вышло — я бы не стала терпеть такого обращения! — похоже, она позабыла, что сама была не прочь покапризничать и иногда распустить руки. — А твой возлюбленный… — она возмущенно выдала французскую тираду, и Йоханнес укоризненно покачал головой, погрозив ей пальцем.

— Жаль, что ты не доверилась мне раньше, — в свою очередь сказал он. — Я бы мог попробовать помочь тебе по закону. Порой можно найти справедливости и этим путем, пусть не так часто.

Я кивнула.

— Впрочем, без толку говорить о том, что могло бы быть, — закончил доктор. — Тебе выпало столько бед, что не каждый мужчина справился бы с ними.

— Мне теперь уйти? — шепотом спросила я, и Йоханнес удивленно потер указательным пальцем переносицу, не сводя с меня глаз.

— Что за глупости? Конечно же, нет. Все останется, как прежде, только теперь тебе не придется ничего скрывать и стыдиться самой себя.

Мне хотелось ему поверить, и я поверила, но, конечно, как прежде, уже ничего не было и быть не могло.

Старуха внизу дремала в своем кресле, но, когда мы проходили мимо, она бросила на нас острый, подозрительный взгляд. Никаких следов господина Гренцера или Штауфеля здесь не осталось, будто все померещилось, как плохой сон.