Камила

— Сбежали, сбежали. Я же вижу, что у тебя на коленях мальчишка, а не девчонка. Даже удивительно, что вас еще никто не поймал.

— От хозяев. Мы убежали от них, — про себя я подумала, что он точно цыган, раз такой проницательный.

— А почему у тебя на подоле кровь? — спросил он пытливо, и я наконец-то посмотрела ему в лицо. Иштван взял меня за плечо, и на моих щеках, кажется, можно было греть воду, так они вспыхнули.

— Я… У м-меня… — мне никак не удавалось найти нужные слова, и язык точно заплетался. — Т-ты не поймешь.

Он отпустил меня и взял в руки узелок с деньгами. Иштван подбросил его дважды, прежде чем убрать под рубаху, и я ежилась, когда монеты глухо и сыро шлепали по его ладони.

— Может быть, — согласился он. — Только и другие не поймут. Я тебе дурного не хочу, — повторил коробейник, и на смуглом лице появилась усмешка. — Кровь плохо видна, не бойся. У меня просто глаз зоркий.

— Приходилось отмывать? — тихо поинтересовалась я и склонилась над Якубом.

— Что мне только не приходилось! — он засмеялся, и мне захотелось добавить, что я тоже смыслю кое-что в таких делах. Но я только вздохнула и сгорбилась.

— Если тебе нужно что, скажи мне. А то пойдем со мной. На воле веселей, чем в самом богатом доме.

Я помотала головой. Якуб пошевелился у меня на коленях и шумно вздохнул.

— Меня учили не доверять цыганам, — я покачала Якуба, как будто он был младенцем.

— А я и не цыган, — в глазах у Иштвана заплясали чертенята. — Я — венгр. Наполовину. Причем на лучшую!

Он хотел добавить что-то еще, но вернулась кухарка. Я схватилась за кружку, чтобы прервать наш разговор, и чуть не облилась водой от излишней спешки.

— Но-но, - проворчала Доната. — Куда спешишь, торопыга? Пока господа не позвали, сиди сколько твоей душе вздумается. Я вас отмыла бы только да вычесала, чтобы насекомых господам не напускали.

Я уставилась в кружку, чтобы не смотреть по сторонам. Иштван неспешно складывал свои пожитки.

— Зачем они нас приютили, госпожа Доната? — спросила я. Мне казалось, что кухарка не услышит моего вопроса, но она услышала и повернулась ко мне, взмахнув оловянной плошкой.

— У госпожи фон Альтхан — сердце доброе, храни ее пресвятая Дева. Пожалела вас, и вы ее пожалейте, не шумите и не безобразничайте.

— Мы скоро уйдем, — сказала я кружке. — Посидим немного и пойдем. Нам еще идти далеко.

Краем глаза я заметила, как Иштван насмешливо вытянул губы. Доната подбоченилась.

— Да вы знаете ли, куда вам идти? Я думала, вы милостыню у церкви просили.

— Мы не просим милостыни, — мне был неприятен этот разговор, и я быстро соврала: — Мы идем к дяде моему. Наши родители умерли.

Я назвала тот городок, где жила два года назад, но кухарка разахалась и всплеснула руками. Мол, и путь туда далекий, и разбойники на дорогах, а мы помрем от заворота кишок, и пусть лучше дядя сам нас забирает, и если мы хотим, то она, кухарка, знает одного грамотного студиоза, который за небольшую плату напишет нам письмо для нашего дяди. Я попыталась возразить, что у нас нет денег и ничего не надо, но она заявила, что не пожалеет даже своих сбережений, но не потому что она такая добросердечная, нет, а потому что Бог ее накажет, если она отправит беззащитных детей одних. К счастью для меня, Доната отвлеклась, когда вспомнила, что надо подкинуть дров в очаг да долить воды в суп, и Иштван шепнул мне на ухо:

— Ты взаправду не умеешь врать, Камила.

Я отвернулась от него. Наверное, всю мою ложь действительно видно было издалека, но что еще оставалось делать? Не знаю, чем бы закончился наш разговор, но за нами вернулась одна из служанок, та самая, которая наговаривала на Аранку, с вестью, что госпожа хочет нас видеть. Девушка то и дело исподтишка посматривала на коробейника, но Иштван будто не замечал ее взглядов, не просил и поцелуя, только зубоскалил с кухаркой да глядел, как я управляюсь с Якубом. Глупый мальчишка спросонья раскапризничался, что хочет отлить, и я отвела названную сестренку во двор, к отхожему месту. Вначале он пытался возражать и заявлял, что пойдет один, но вовремя вспомнил, что на нем девчачье платье, и покорился судьбе.

Пока он делал свои дела, я рассматривала свою юбку и все больше понимала, что Иштван ничего не мог увидеть на ней. Острый глаз, тоже мне! Наверняка в нем половина цыганской крови, недаром и занятие такое — бродить да дребеденью торговать; приличному человеку такое не по нраву. Кровь из меня, кажется, перестала течь, но служанки были правы – запах из-под юбки шел тяжелый, и рубаху, наверное, придется долго застирывать. Я в сердцах засунула подаренный шнур за пояс и подумала, что если получится отсидеться в тихом месте, то я сошью этому коробейнику подштанники, и все швы отделаю этим шнуром — пусть красуется, как пестрая птаха!