Камила

— Мне нужно поговорить с господином судьей, — твердо заявила я. — Я могу подождать, пока он отдохнет. Это об убийстве учительской дочки. И о юноше, которого поймали.

Она поколебалась, но впустила меня в дом, заперла дверь и проводила в приемную. Я присела на краешек стула, сжимая в руках холщовую сумку, и служанка задержалась на пороге перед уходом и окинула полупустую комнату цепким взглядом, как будто запоминала, что из ценных вещей не спрятано. От скуки я глядела в окна дома на другой стороне улицы: там шел урок танцев, и тонконогий юноша, будто сошедший с игривой картины какого-нибудь француза, показывал прелестной девушке в зеленом домашнем платье различные движения. Он так рьяно взмахивал руками, воздевая их к небу, так порывисто двигался, хватая время от времени платок, что смотреть на него было одно удовольствие. Ученица и ее служанка хихикали: первая пряталась за цветастым веером, вторая отворачивалась, и я невольно позавидовала им, из-за стекла их жизнь казалась легкой и беззаботной.

Судья пришел через час, когда урок закончился, и окна напротив опустели. Он был похож на старую персидскую борзую, которых держал барон: длинный нос, худое беспокойное лицо, внимательные карие глаза чуть навыкате за круглыми очками, гладко уложенный парик из жесткого конского волоса. Молодость его уже давно прошла, и от этого я заробела. Я вскочила и присела перед ним, но он не повел и бровью, лишь прошел мимо в сопровождении слуги, важно шествовавшего с подсвечником; позвали меня чуть позже. В горле у меня пересохло и сердце забилось так сильно, что я не смогла толком поздороваться и лишь еще раз сделала книксен.

Он велел мне сесть, и я послушалась, опять примостившись на самый край кресла, чтобы не попортить его обивку. Пару раз я открывала рот, но робость надежно затыкала мне рот.

— Я слушаю тебя, девочка, — наконец сказал судья. Голос у него был не злой, низкий и спокойный, но он рассматривал меня так, как будто взвешивал на невидимых весах и решал, что со мной делать.

— Я пришла просить вас о милости, господин. Я служу в доме барона и баронессы фон Эхт… — я опять запнулась. — Тот юноша, которого сегодня или вчера поймали, он ни в чем невиновен.

— Смелое утверждение, дитя. Каждый из нас виновен хоть в чем-то. Если не перед людьми, то перед Богом и совестью.

Он был прав, и я залилась румянцем.

— Но он не виновен в том, в чем его обвиняют. Он сбежал от своего господина, но он не вор и не убийца.

— А, — медленно сказал судья и снял очки. Я завороженно глядела, как он протирает стекла платком. — Вот за кого ты вступаешься. Но он сознался после первого допроса.

— Он наклеветал на себя! — я подалась вперед и чуть не уронила сумку. — Господин судья, я хочу уповать на вашу справедливость, потому что он не мог этого сделать!

— Отчего же?

— Я провела ту ночь с ним.

Я думала, мне будет трудно выговорить эти слова незнакомому старику, но ложь с легкостью вылетела из моего рта. Он замолчал и во взгляде его появилось любопытство.

— Удивительно. Юную Венеру всегда тянет слушать ласковые речи и любоваться красотой, что бы под ней ни скрывалось, — он говорил длинно и не слишком для меня понятно. — Воинственного Марса она ценит позже, когда уже раздаст свое сердце и красоту каждому жаждущему, если он красиво поет. Твои слова ничего не доказывают, дитя.

— Почему?

— Женский ум вряд ли осмыслит то, что я скажу; он старается бить в лоб, не углубляясь в дебри философии, и в этом его отличие от разума мужского. Слова есть слова, дитя, и толку в одних словах столько, сколько поливать сад во время наводнения. На месте преступления остался след твоего возлюбленного, — он замолчал и отвернулся к окну, после чего счел нужным пояснить. — Подошва его сапог.

— Но ведь… — я растерялась. Об уликах я и не подумала. — Но ведь не только ему сапожник делал сапоги, господин судья. Я уверена, кто убийца, и это не он.

— И кто же?

Я почти не колебалась, прежде чем назвать его имя.

— Человек по имени Эберхардт Штауфель. Он гостит сейчас у моих хозяев, господин.

— Почему же ты так уверена, дитя?

— Я видела, как он возвращается в ту ночь на рассвете. И еще я видела его перед другим убийством.

— Перед другим убийством?

— Да… Это было год назад, в Буде.

Судья долго и испытующе смотрел на меня, откинувшись в кресле, пока я не начала теребить край своей холщовой сумки.

— Это очень серьезное обвинение, — неторопливо заметил он. — Ты еще можешь взять свои слова назад, девочка. Подумай об этом. Если ты откажешься, мне придется посадить и тебя под замок, потому что клевета на достойного человека наказывается сурово. Пока она не доказана, под подозрением остается клеветник. Не думаю, что это понравится твоим хозяевам.

— Им это не понравится, — набравшись смелости, шепнула я. Голос почти пропал, словно я наелась снега. — Но это правда. Я знаю, он виновен.

— Стоит ли тебе рисковать своим будущим? Если он друг твоих хозяев, то у него есть деньги и связи. Они перевесят слова служанки. А дознание? Его ты не боишься?