Камни поют

Пишу, конечно, но только надеюсь, что его там не будет – ведь он же в Отряд собирался вернуться, зачем ему старый штаб?..

Вечером того же дня Женька возвращается, не говорит. Она веселая, чистая, ест яичницу с помидорами.

Что чувствую? Не чувствую, ничего не чувствую, видите шрам? Это чтобы почувствовать, но не помогло. Когда это началось? Я хочу зафиксировать, когда это началось, определить день, когда я сошел с ума. Да, нехорошо так говорить, неправильно, я знаю.

Я сошел с ума в тот день, когда вернувшаяся Женька села за стол и стала есть яичницу с помидорами, а Маша молчала напротив, с тяжелыми и опухшими от плача глазами, и я впервые задохнулся от неправильной, неестественной мысли – кажется, ей не сделали ничего плохого, так почему же, отчего же я –

Она бы вернулась и так. Даня не преступник, он странный, да, очень странный, но не станет делать как те, которых показывали по телевизору.

Но тогда так и не решился спросить – что было?

Три дня.

Что ты делала три дня?

Что он делал с тобой?

Женя все молчала.

* * *

– А чего рассказывать?

Мы познакомились с Даниилом давно, он просто один раз подошел на улице, с ним и еще один мужчина, помоложе. Они сказали, что были в той же секте – секте, пап, не спорь, позволь вещи называть своими именами, – из которой вытащили тебя, но проблема в том, что в нее и сейчас попадают невинные мальчики и девочки. Посмотри на своего папу, они сказали. Ты ведь видишь, как он плохо спит по ночам, как располнел, какие у него трудности с работой, в общении с окружающими.

– Я тогда нормально спал.

– Да уж конечно.

– Да. Тогда все было хорошо. А началось, когда Даня впервые…

– Неважно. Я видела, что ты страдаешь. И потом, если честно, меня он в ту пору достал, в печенках уже сидел.

– Кто?

– Ну кто… Алексей Георгиевич твой. Я говорила. Сто раз, миллион раз говорила, но ты был как обдолбанный, удивляюсь прямо… Взрослый, старый даже мужик. А мама в рот смотрит, потакает во всем. Мне парня домой не привести, ничего. Ресницы накрашу, а он смотрит укоризненно, мол, что эта проститутка делает со мной в одной квартире? А то, что именно я по всем документам – владелица половины квартиры, его не особо интересовало.

– Мы нарочно на тебя с мамой оформляли. И не смотрел…

– Да. Я все понимаю, пап. Но нервы сдали, а Даниил… Ну, такой представительный, в белой рубашке. Так рада была, что он первым увидел суть этой организации, настоящее лицо…

– Женя. Ты говоришь плохо, просто отвратительно, ты не понимаешь ни хрена.

– Пап, надеюсь, что ты простишь эти отвратительные слова. Короче, Даниил просто позвал в гости. На три дня. Велел не брать телефон, не показываться в окнах. Прямо как в фильме, представляешь, да? Можно подумать, кто-то караулил там, на «Ждановской».

– А что, жил возле «Ждановской»? Место то еще, конечно.

– Ну да. Мы просто прожили три дня, я в постели валялась, фильмы смотрела, он мне пиццу с ананасами приносил, йогурты.

Пиццу?

Йогурты?

– Ой, только не надо делать вид, что ты от горя с ума сходил.

И вдруг я понял, глядя в ее лицо, – я сошел с ума не когда она за столом сидела, а в какой-то другой день, что никак не обнаружу в памяти.

– А потом Даня сказал, что ты написал адрес, ну, этого деда. И все закончилось, он велел умыться, накраситься и идти домой. Ничего не рассказывать, само собой, потому что тогда у самого могли быть неприятности.

– Хоть понимаешь, что Даня – мой ровесник?

– Догадываюсь. Но, знаешь, неплохо сохранился. Поджарый такой. И все-все понял.

Встаю, окно открываю – Женя инстинктивно дергается, машу рукой – ничего, ничего, нормально, просто захотелось вдохнуть незамутненного, чистого воздуха; только разве вдохнешь.

– Слушай, Жень… А помнишь такую Марию Семеновну? Ну, соседку по старой квартире?

– Помню, конечно, а что?

– Не обижаешься, что тебя с ней оставляли, – ну, нормально было?

– Хочешь спросить, помню ли, как ты меня в детском саду забыл? Помню. Марию Семеновну тоже помню, она все просила стирать пыль с хрустальной посуды, такой, знаешь, что три полки в серванте занимала. А у меня тогда пальцы детские были, неуклюжие – ну и грохнула какой-то салатник об пол, а она так губы поджала и говорит: теперь будешь аккуратно вытирать все заново каждый день, а то родителям скажу, а у них нет денег такой же салатник купить. И я почему-то так испугалась, что она действительно скажет, а у вас на самом деле нет денег купить треклятый салатник, что с тех пор все-все делала, ну, пока мама вечером из музыкалки не приходила и не забирала.

И нет бы подумать – хорошо, ну нет денег, так вы что же, в рабство продадитесь? Нет и нет. Что она сделает-то?

– Ты думала, что нам будет стыдно, – говорю.

И всматриваюсь в глаза Жени – совершенно мои, серые, блеклые; Лис смеялся – мол, ты северный мальчик, странно, что вообще оказался среди бесконечных влажных субтропиков. Сначала не понимал, потом огрызался – ты что, сомневаешься, что я здесь родился? Хорошо плаваю – где на севере мог так научиться? Но только разве рассказывал кому-то, с какого севера была родом моя мама, я ведь не сразу в Туапсе очутился, а до этого был…