КамТугеза

– То, что ты говоришь, все красиво и вроде правильно, – вернулся к разговору Прохор, не прерывая процесс, – но сколько в истории было таких правильных красивых слов… Только если отбросить всю словесную шелуху, то, что останется? Вместо выборов – менеджеры, вместо религии – голливуд, вместо Бога – Бэтмен или Человек‑паук? А всем этим управляет какая‑то зашифрованная кучка людей с некому не ясными  интересами. То есть утопический социализм с методами либерального фашизма. В России на все эти эксперименты чутье в силу исторического прошлого.

– А почему утопический? – не поворачиваясь, спросил Семен.

– Потому что, Семен, ты толстый, а я худой. Бомжу нравится спать у стены, а молодой красивой девушке спать с любимым и богатым женихом. Люди разные. Очередные попытки сделать всех счастливыми под одну гребенку… Все эти ваши глобальные проекты приводят то к крестовым походам, то охоте на ведьм и кострам инквизиции, то к Гулагу, то к другому какому‑нибудь другому очередному дракону…

Прохор подошел к умывальнику, включил воду и начал мыть руки.

– А если очень просто, то ваша цель – вытравить в человеке все человеческое… Сделать касту рабочих муравьев, практически зомби‑роботов… рабочих пчел. И касту избранных, для которых собственно мир существует, и Земля крутится, и пчелы делают мед. Это же такой кайф – сделать весь мир послушным тебе стадом. Мечта любого закомплексованного задрота, – Прохор со злорадством подумал, что Семен может обидеться из‑за последней фразы и самодовольно улыбнулся.

Семен тоже помыл руки и, глядя сбоку на Прохора выпуклыми ставшими почти стеклянными глазами, ответил:

– А порка холопов за амбаром для процветания местных князьков разве не то же самое? Мы убираем вас – лишнее звено… Которое создает максимальную нагрузку на страну, да и на весь мир.

– Хорошо. Убедил, – уставшим голосом согласился Прохор. Он что‑то увидел в зеркале на своей щеке и сейчас приблизившись, пытался рассмотреть это получше. Видно было, что ему надоел этот  разговор. –  Только мне одно не понятно. Тебе‑то это зачем? Ты же сам лишнее звено… никому не нужное… Неужели ты не понимаешь?

– А может ты и прав, – неожиданно согласился Семен, – И оба мы с тобой просто жалкие тряпичные куклы‑марионетки в чужих руках…

Прохор от удивления оторвался от зеркала и оглянулся на Семена.

– Ты сейчас о чем? – спросил он, с трудом фокусируя взгляд.

– Ты не поверишь, но все тридцать лет после института, я почти каждый день с тобой спорил, пытался объяснить важные вещи. Это как сумасшествие…

– Это мне льстит. Только не очень понятно, почему именно со мной?

– Я тебе сейчас открою одну тайну, – Семен, чтобы не качаться, оперся одной рукой о стену и трагическим пьяным голосом заявил:

– Я всю жизнь любил твою жену. А после вашей свадьбы я тебя возненавидел. И поэтому каждый день готовился к этому сегодняшнему событию. Тридцать лет мечтал доказать тебе, себе и главное Софье, что она ошиблась, выбрав тебя, – Семен смешно тряхнул головой и гордо задрав вверх подбородок, уставился на Прохора.

– Подожди‑подожди… То есть все, что ты делал… – Прохор подошел к Семену поближе и тоже оперся рукой о стену. – Вот это сегодня… там, на площади в Некрасовке… вчера… всю жизнь ты потратил, чтобы доказать моей дуре‑жене, которая трахается сейчас с каким‑то молодым художником, что она сделала ошибку, окрутив меня, а не тебя?

Семен почувствовал страшную усталость. Голова кружилась. Ноги стали ватными. Он зашел в кабинку и сел на унитаз.

– Ты намекаешь, что я просрал свою жизнь? – печально спросил он, глядя на кафель под ногами.

– Про жизнь – не знаю… – Прохору стало скучно, тоскливо и захотелось выпить. – Но я вот не вижу твоего портфеля, – он подошел к Семену и протянул ему руку, – там термос, а в термосе коньяк. Так что вставай. Пока у него ножки не выросли.

Семен, опираясь о стену, встал с унитаза. Взял Прохора под руку и они пошли к выходу. У лестницы вверх они остановились и Семен спросил:

– А ты помнишь, почему мы тогда напились?

– Когда тогда? – нетерпеливо уточнил Прохор.

– Ну когда нас в тот вытрезвитель забрали… Не помнишь… А я помню. Мы на концерте были. Вспомнил? – спросил еще раз Семен и вдруг запел: «Ты думал собой осчастливить весь свет, сияньем его озарить…»

Прохор вспомнил эту песню и тот концерт «Машины времени» в клубе железнодорожников у Казанского вокзала, взмахнул рукой, изображая игру на гитаре, и подхватил:

– «Но ветер подул и тебя уже нет. Кого ты хотел удивить?»

Раздался очень громкий и протяжный звук слива воды из бачка унитаза. Выпившие приятели удивленно оглянулись. Они не заметили, как бомж дошел до кабинки.

– И здесь от вас клоунов спасенья нет, – вышел из кабинки, застегивая штаны, мужик, который спал у стены. – Вы, бля, везде: в телевизоре, в компьютере. На торчок сядешь, вы и тут достанете… Мефистофели, бля, доморощенные. Куда бы вас отправить? «Бомжу нравится спать у стены», – передразнил он недавние слова Прохора. – «Народ у него безмолвствует». Это ты, идиот, с чего взял? Пушкинист хренов… Народ силы копит.

– О… извините… гражданин, – залепетал Семен.