КамТугеза

В эту минуту вошедший доктор молча пригласил их.

– Так почему не появилась? – поинтересовался Тихон.

– Потому что вся элита погибла там, в бестолковых боях под ненужными  Аустерлицами… – ответил Прохор, проходя за доктором.

Глава 29

То, что отцу оставалось жить совсем мало, можно было понять по спокойным смирившимся лицам врачей, которые вышли из реанимационной палаты, выключив яркий свет и оставив их одних. Сам Романов был удивительно бодрым и даже веселым. Тихон, не видевший отца больше тридцати лет, удивился, что тот так мало изменился.

– Идите сюда поближе. Мне громко говорить трудно… Рад, что успел тебя увидеть перед тем, как сдохнуть, – Юрий Владимирович с трудом оторвал руку от простыни и протянул ее Тихону. Тихон взял в руки белую кисть отца со скрюченными холодными пальцами и держал не отпуская. Романов долго смотрел на него.

– Да, Тихон, ты весь в мать. А ты, – Романов‑старший перевел взгляд на другого сына, – ты Прохор, наверное, в меня. Не самые мы с тобой умные, – Романов попробовал улыбнуться, но вышла лишь неприятная ухмылка. – Моих дел уже не исправишь… А тебе… – он несколько раз глубоко вздохнул. – Запомни хотя бы основное правило… Любой шаман в глухой деревне всегда знал: чтобы народ его слушал, народу нужны жертвы… Не петух или овца, а красивая баба, а иногда и что поважнее… Авраам, вон, готов был сына, – он смотрел на детей слезящимися глазами, – а наши новые дворяне без хорошего хозяина… как голытьба, дорвавшаяся до денег, делают всё наоборот. Блядям яхты дарят, а бестолковых детишек в Париж отправляют. Нельзя этого делать, когда люди последний хрен без соли доедают… Люди могут этот свой хрен вам в жопу засунуть, – Романов хотел рассмеяться, но лишь хрипло закашлялся, как недавно Прохор в ресторане. – Эх, короткая у нас память. Да и я… если бы знал, что все так получится… Ведь вся наша элита из моей обоссаной сандалии вышла… Эх, если бы я тогда не обмочился с испугу на Красной площади… Вот как все повернулось.

Он замолчал. Эта речь забрала у него почти все силы. Закрыв глаза, он вспомнил, как очень‑очень давно в снежной казахской степи пытался уснуть в армейской палатке у чугунной печки, слушая вой голодных волков. Утром на снегу у входа в кровавом пятне валялся пустой ошейник, привязанный цепью к собачьей будке.

Весной степь наполнилась машинами. Сотни МАЗов, ГАЗов, ЗИЛов. Цементовозы, самосвалы, тягачи, тракторы, бульдозеры. И тысячи людей. Целая страна надежд. Он был совсем молодым инженером и мог спать всего по четыре часа в сутки. Потом первый удачный пуск. Всеобщая радость и раздача наград. А его почему‑то забыли. В душе поселилась обида. За ней пришла зависть. На вокзале его провожала девушка в валенках и телогрейке. Иней на слипающихся ресницах. Большие, верящие глаза, в которые  стыдился смотреть. Он обещал вернуться…

Романов очнулся, по‑прежнему сжимая руку Тихона.

– Я всегда думал, что нет никакого бога. Слишком много я сделал такого, что бог меня должен был давно уже шарахнуть какой‑нибудь молнией, а вот видишь, сколько прожил, – глядя в потолок, Романов говорил медленно и слабым голосом, часто моргая глазами. – Теперь боюсь, а вдруг его и правда нет. И там ничего нет. А есть только эта… которая всегда по ночам сидит на кровати у меня в ногах и ждет. Молчит и ждет. И я молчу. Молчу, потому что от страха пошевелиться боюсь… Но еще страшнее, когда засыпаю… Мне снится один и тот же кошмарный сон, – глаза его стали стеклянными и обращенными внутрь, как будто он видел что‑то, недоступное больше никому.

– Я, Тихон, тебе денег немного оставил. Прохору деньги не нужны, да и тебе наверное… Но может… на доброе дело потратишь, церковь свою достроишь. Может, кто меня и добрым словом вспомнит. Помолится за спасение… Страшно мне умирать непрощенным…

С каждым словом ему становилось все хуже. Говорил он тихо и прерывисто, делая большие паузы. Рот оставался открытым. Глаза не закрывались, но зрачки наполовину закатывались за верхние веки. Иногда по телу пробегала пугающая дрожь.

В реанимационную палату из комнаты с окном зашел доктор и тихо сказал:

– Мы можем еще попробовать, но это даст не больше минуты.

Братья переглянулись и Прохор отрицательно мотнул головой. В эту минуту Романов‑старший опять пришел в себя.

– Как же страшно, – лишь успел он сказать и опять провалился в свой кошмарный сон. Во сне он видел себя, лежащего на койке в пустой комнате с тусклым светом, и слышал жуткого скрипа какого то колеса, раздающегося из‑за двери. Несколько секунд он пытался вспомнить, где он, но потом как взрывная волна откуда‑то накатила смертельная паника. Парализующий страх сверлом ввинчивался в голову. Закричать он не мог – кричать было страшно. Он заплакал.

Очнулся опять весь в слезах. Рядом стояли Тихон и Прохор и смотрели на него так, что он понял: там, куда он уходит, они не могут ему помочь. Глаза его закрылись, и он смирился с неизбежным.