– Понимаешь, Томас, со мной тоже случился солнечный удар, – ответил Родион, может быть первый раз, сам, осознав случившееся. – Мне в жутком кошмарном сне не могло присниться то, что я способен на такое… Но в тот момент… Мне казалось, что я делаю все правильно.
– Вполне может быть. Катя девушка замечательная. Но разве ты не мог позвонить? – Томасу было так неловко за друга, что он готов был не просто принять любое его оправдание, а даже сам ему его придумать.
Родион попытался вспомнить то, что он испытал, когда открыл Кате дверь. Но мешало собраться с мыслями и отвлекало выступление Лизы.
Наконец Родиону удалось сосредоточиться, и он отчетливо вспомнил Катины глаза: сначала в минуту их знакомства, когда они сверкнули искорками из‑под козырька бейсболки, а потом когда она смотрела на него, ожидая приговора на лестничной площадке у его квартиры, стоя одной ногой на ступеньке, готовая в любую секунду броситься бегом вниз.
– Ты можешь сломать мне все ребра, – сказал он, отвернувшись в сторону, – но мне кажется, мы с ней все решили еще там, в скверике, когда ты был с нами. В первую же секунду встречи.
– Вот это ход. То есть, на моей голове выросли рога еще в скверике у Яузских ворот? – Томас провел рукой по волосам, как будто проверяя, есть ли что на голове.
– Нет. Точно нет. Томас, я не могу это объяснить, но, наверное, если честно… – Родион в волнении тоже запустил пальцы в свои волосы, сильно их сжал и потянул. – Мне кажется… Да. Мы уже тогда определяли возможный ущерб для окружающих от этого нашего… – Родион поморщился, с трудом подбирая слова, – решения. Понимаешь, мне кажется, мы оба сразу догадались, что вляпались и оценивали, как наши чувства отразятся на других.
– И когда вы поняли, что «Париж стоит мессы?» Когда вы решили, что это тот случай, когда можно уже не думать о последствиях? – спросил Томас, уже понимая что, злиться ему не на кого.