КамТугеза

– А ведь этого избежать было легко, – продолжала Лиза. – В 1903 году Чехов написал свой гениальный пророческий «Вишневый сад». В конце пьесы ее герои помещики из‑за своей лени и глупости, потеряв все, уезжают за границу, не понимая, что уезжают навсегда. А за сценой стучат топоры и рубят красивый, но бесполезный вишневый сад… Какое символическое и мистическое предсказание. Почему это произошло? Ответ простой. Триста лет коренной народ России был рабом в своей стране. В других странах   рабов или привозили, или захватывали. Наша элита сделала рабами своих соотечественников. И в 17‑ом году у народа кончилось терпение. Теперь все повторяется. Отсюда вечный русский вопрос – что делать?!

Лиза устала. Она подняла руку с обращенной к людям открытой  ладонью, молча попросив их дать ей минуту передохнуть. Никто не шумел. Она смогла захватить внимание толпы и увлечь ее. Коротким движением руки Лиза распустила хвост, взмахнула головой, чтобы волосы легли на плечи. Расстегнула на груди еще одну пуговицу, списывая это на жару, но на самом деле желая добавить к своему образу сексуальной привлекательности. Чтобы казаться доступнее и проще она подошла к самому краю сцены и продолжила:

—Чтобы страна имела будущее, ее народ должна объединять общая идея. Какая идея у страны сейчас? У тех, кто дорвался до природных ресурсов страны и бюджетных денег, идей быть не может. А свой лозунг «каждый сам за себя», они стыдливо скрывают. К чему это ведет, мы видим прямо здесь, прямо сейчас. Вот пример действия этого лозунга. Одним горящая вонючая свалка, а другим дворцы на лазурном побережье Средиземного моря. Знаете, почему нас селят в эти термитники? Потому что мы им здесь дешевле обходимся. Неужели они не понимают, что через двадцать лет здесь будет гетто? Прекрасно понимают. Но им плевать, что будет через двадцать лет. Им надо еще чуть‑чуть продержаться. Они не связывают себя с нашей страной, как не связывала себя та офранцуженная элита, которая потом чистила сортиры богатых парижан и их сапоги.

Лиза замолчала. Никто из людей, собравшихся здесь, не сомневался, что она говорит честно. Ей верили. И она это чувствовала. Она так вошла в образ, что видела себя уже главной и, наверное, единственной защитницей этих людей.