Первый раз Андрей Алексеевич не знал что делать. Выбор был такой: нарушить приказ генерала, то есть по факту пойти против государственной власти, или признать что ты не российский офицер, а обычный трус и приспособленец и вся твоя жизнь не имела смысла.
Он не сомневался, что это часть какой‑то грандиозной провокации. Генерал Кузнецов, может и циничный мерзавец, но он профессионал. И никогда бы не стал устраивать подобные рискованные качели лишь для того, чтобы разозлить народ без какой‑либо цели. Но вот какую цель он преследовал, Тушин понять не мог. А времени разбираться не было. Каждую минуту события грозили пройти точку невозврата. Жаловаться на действия генерала? Кому? Министру? Тот не сможет быстро отреагировать. А если все как в 91‑ом году? И все министры давно продались?
Вообще, было похоже, что все руководство куда‑то испарилось. Будто никто не хотел вмешиваться. Хотя кому там наверху вмешиваться: столько лет отрицательного отбора…
А действовать надо прямо сейчас. Выявить и нейтрализовать всех уличных провокаторов. Успокоить гражданских. Трудно, но еще возможно. Для этого нужен приказ Кузнецова. А такого приказа он не даст. Значит, крови будет еще больше. И потом уже цепная реакция с непредсказуемыми последствиями, остановить которую будет уже невозможно.
Тушин понимал, что беспорядками воспользуется тот, кто стоит за Кузнецовым. И вероятнее всего, для смены власти в стране. Никогда в мировой истории перевороты и революции не приносили пользу стране. За сладкими невыполнимыми лозунгами скрывались очередные жулики, желающие прорваться к кормушке. А кризисом власти, который при этом образовывался, всегда пользовались открытые враги. А страна скатывалась в нищету. «Неужели и сейчас так? Тогда, Кузнецов враг? А если нет? Может плюнуть на все? Уйти на пенсию? Сидеть ранним утром с удочкой на берегу Оки, любоваться на солнце, разгоняющее туман над водой. А смогу я смотреть на себя в зеркало, бреясь по утрам? Что будет со страной? Сохранится ли она? Или распадется, как СССР после похожей провокации в 1991 году?»
Низкая железная дверь открылась и в нее, согнувшись, чтобы не зацепиться фуражкой, вошел Кузнецов.
– Вы чего, полковник, здесь прячетесь? Переворот затеваете?
Несмотря на демонстративно грубый тон, по скованным движениям и по глазам, смотрящим в сторону, Тушин видел, что Кузнецов очень нервничает. Поэтому решил действовать незамедлительно.
– Ты лучше, генерал, скажи мне, что ты здесь затеял? – Андрей Алексеевич пытался поймать взгляд Кузнецова, чтобы понять соврет он или нет. Но тот, молча отошел к маленькому мутному окошку и даже не стал реагировать на неуставное обращение.
– Если ты немедленно не примешь меры, я тебя арестую, – не получив ответа, предупредил Тушин и встал из‑за стола.
Генерал повернулся от окна, сложил руки за спину и устало улыбаясь, ответил:
– Арестуешь? Хорошо. Только объясни мне сначала, зачем тебе это нужно. Вот я, понятно, за деньги… За очень большие деньги стараюсь, а ты? Ради чего? Ради этих людей? Допустим, я немного дровишек подбросил и поджог. Но машины жечь кто начал? А витрины в магазинах бить? А тащить все оттуда, пользуясь случаем? Это кто делает? Я почти уверен, что по углам уже и грабить начали, и насиловать. Ты же тридцать лет на службе – все сам знаешь. А не веришь, вон, в окошко посмотри.
– На что способен человек, я не хуже тебя знаю. Только наша работа в том и заключается, чтобы здесь не законы джунглей работали, а человеческие законы.
– Прекрати эту демагогию! – зло выкрикнул Кузнецов. – Человеческие законы, джунгли… Ты мне еще про Маугли расскажи. Закон везде один. И в джунглях, и в обществе. «Каждый сам за себя». Тот же Маугли за свою семью держался, а семья у него – волчья стая. А друзья у него – хищники. И жрал не траву, а всех, кто его слабее. Такова природа человека. С этим ты ничего не сделаешь. А все сказки про «возлюби ближнего», про «подставь вторую щеку» – это для самоуспокоения рабов и неудачников.
– То есть просто деньги? – насмешливо уточнил Тушин.
– Да, деньги, – честно ответил Кузнецов. – Деньги – это власть. Ради власти над другими, все в мире и крутиться. Начиная от джунглей и кончая Генеральной ассамблей ООН. Я верю только в эту религию.
– То есть все лишь ради денег? – повторил Тушин, глядя куда‑то в сторону опять вспомнив заливные луга и старицу с огромными карасями на противоположном берегу. Потом рассмеялся, расстегнул кобуру и вытащил пистолет. – Только у меня своя религия. Я свои заповеди сам себе написал. Там у меня про вторую щеку ничего нет. И поэтому или ты здесь сейчас сам себя кончишь, или я тебя у всех на глазах прямо на сцене расстреляю. Выбирай.