Кангасейро

— Это случилось в восемнадцатом году в Агуа-Бранка. Я пришла туда из Бом-Консельо. У нас свирепствовала черная оспа, и мой отец бежал со всей семьей. Он совсем обезумел из-за этой оспы, и мать успокаивала его: «Анаклето, человек не умирает раньше, чем это суждено всевышним». Мы остановились в Мата-Гранде, но, когда люди узнали, что мы из Бом-Консельо, они потребовали, чтобы мы поселились у самой дороги, в ветхой лачуге… Все избегали нас, и только священник Фирмино приносил нам пищу и разговаривал с отцом. Мать открывала рот только для того, чтобы попрекнуть отца. И вот однажды мы увидели, как со стороны высохшей реки приближаются вооруженные люди. Они спешились за домом, схватили отца и связали его. Прошло много времени. Парни лежали под кавассу, а мы дрожали в доме. Вдруг послышалась стрельба на дороге. Какой-то негр обратился к одному из своих парней: «Видно, кум Апарисио уже начал…» — и все побежали, оставив в доме одного из кангасейро, совсем мальчишку. Стрельба усилилась; не знаю, сколько времени это продолжалось. Знаю только, что негодяи, засевшие у дороги, начали бросаться на людей, как собаки. Один из них схватил мою сестру Франсискинью и тут же при всех обесчестил девочку. Мой отец взревел, точно бык, которого кастрируют. А мать, рыдая, все повторяла: «Разве я не говорила тебе, Анаклето? Разве я не говорила тебе?» Потом один из бандитов стал терзать меня и все время приговаривал: «Иди, старик, посмотри на твою овечку». Сестренка Франсискинья стонала от боли. Стрельба все усиливалась. Я ясно слышала, как один из бандитов сказал: «Теперь капитан Апарисио спустит живьем шкуру с полковника Жуки Фрейтеса». «Видишь, Анаклето, — причитала мать, — это страшнее, чем черная оспа в Бом-Консельо». Говорившие ушли к дороге. А когда наступила ночь, в Мато-Гранде не осталось ни живой души — все убежали в чащу. Апарисио поджег лавку Жуки Фрейтеса. Ну и пожарище было, девочки!

Франсискинья не могла от стыда оторвать глаз от земли. Наша мать плакала, а отец кричал: «Я уйду в солдаты, буду уничтожать этих бандитов в каатинге». — «Ты бы лучше справился с тем, кто опозорил твою дочь, старая вонючка», — отвечала ему мать. На следующий день рано утром разнеслась весть, что Апарисио освободил заключенных и все сровнял с землей. Я рассказываю эту историю только для того, чтобы вы знали, кто такой Апарисио Виейра. Несчастна мать, родившая этого негодяя.

Одна из сестер, Ассунсион, сказала:

— И все же никто не может справиться с ним!..

Вокруг царила глубокая тишина. Слышались только удары белья о камни и шум падающей к подножию горы воды, голубой и прозрачной; негритянки приумолкли, а женщина продолжала:

— Наша семья распалась. Старик отец через три дня исчез, а мы пошли по миру. Так и жили. Франсискинья не могла смотреть людям в лицо. Нас отовсюду гнали. Наконец мы постучали у дверей фазенды капитана Жозуе и там, слава богу, нашли приют. Я слышала, что у Апарисио жива мать и что она из Педра, из семьи старых грешников. Говорят, что это мать дает ему силы для грабежа и разбоя и что ее молитва оказывает большое действие и помогает скрывать видимое и видеть невидимое.

— Послушай, — вступилась младшая из сестер, — почему ты говоришь о старой матери Апарисио, как о каком-то страшилище? Я не верю твоим словам. Апарисио насилует девушек потому, что правительство не уважает ничьей доброты. Ты можешь быть против Апарисио, но я скажу тебе: лучше попридержи свой язык.

Другая негритянка хотела успокоить расходившуюся сестру:

— Поставь себя на ее место, Ассунсион. У нее так наболело на душе.

— Да, правда, — вмешалась сестра Деодато. — Эта Ассунсион понятия не имеет, кто такие кангасейро. Они хуже черной оспы, подружки.

Синья Жозефина сделала над собой огромное усилие, чтобы не открыться женщинам и не высказать всего. Ей хотелось рассказать обо всем, но она не сделала этого, чтобы не погубить сыновей, которые ждали ее дома. У нее было желание обернуться к рассказчице и сказать: «Твоя правда, девушка, мать, родившая Апарисио, — действительно несчастная женщина. Я выносила в своем чреве сына дьявола. Родила проклятье господне», — но она промолчала.

Прачки отбивали белье о камни и корни мармолейро.