Каникулы

Банку из-под консервов я решила выбросить – приносить ее в ханок было небезопасно: даже пустая, она источала островатый аромат соуса. Но, прежде чем скрыть ее под кучей другого мусора в контейнере, в свете луны я взглянула на этикетку. «Маринованные личинки шелкопрядов». Тошнота подступила к горлу всего на миг. Они сытные. Хорошо, что в запасе есть еще банка.

Вернувшись в ханок, я застала свою соседку в той же позе. Теперь, способная думать о чем-то еще, кроме еды, глядя на нее, я даже испугалась. Мутный застывший взгляд, недвижимые черты – да жива ли она вообще?

В груди что-то сжалось, когда я потянулась рукой к ее плечу. Но в этот момент Ха Енг вдруг со свистом выдохнула и перевернулась на другой бок. Она спала. Я обошла ее, чтобы снова заглянуть ей в лицо и убедиться – она спала с открытыми глазами.

Еще неделю назад, увидев что-то подобное, я, наверное, испугалась бы. Возможно, разбудила бы соседку и принялась выяснять, нормально ли она себя чувствует. Но теперь я, осторожно ступая, прошла к чемодану и вытащила еще одну пачку рамена. А потом, укрывшись одеялом с головой, медленно, стараясь не чавкать, рассасывала завиток за завитком.

Мне было плевать, больна Ха Енг или здорова. Главное – она спала и не слышала меня. А я могла наконец вдоволь наесться. Приятное чувство сытости теплом разрасталось внутри, и, засыпая, я чувствовала себя прекрасно.

День шестой

Меня разбудил леденящий кровь вопль. Голос Кати. Я подскочила и, как была замотанная в плед, бросилась на звук. Преодолев двор в несколько прыжков, я оказалась у ее ханока и распахнула дверь.

Сестра была одна. Она сидела на матрасе и дрожала всем телом. Ее волосы растрепались, а дыхание было частым и тяжелым, как после бега. Я бросилась к ней:

– Что с тобой?

Она молчала, всматриваясь в мое лицо выпученными от ужаса глазами, и, казалось, не узнавала меня.

– Продержись еще немного, – зашептала я. – Я сообщила маме, она скоро приедет. Она поможет нам!

От этих слов Катя словно очнулась.

– Мама уже здесь, – произнесла сестра быстро. – Она и… наш отец.

Она говорила по-русски, но я не поверила своим ушам – бредит, не иначе.

– Кать, что ты говоришь? – Я схватила сестру за руку, пытаясь достучаться до ее сознания. – Как может мама…

Я осеклась, нащупав ткань на сгибе ее локтя. Плотная белая повязка – бинт. Такой, какие накладывают, перевязывая поврежденные сосуды.

– Что это? – Я кивнула на повязку. – Что они тебе сделали?

Катя высвободила руку и быстро замотала головой.

– Это мама! – бросила она, спрятав лицо в ладонях.

«Точно, бредит, – решила я. – Она не ест с нами, но, похоже, питается той же отравой в этой „клинике“. А может, и чем похуже… Но что они делают там с ней?»

Эти мысли уводили меня все дальше от ее слов, которые казались бессмысленными. Я предположила, что сестра бредит, потому что знала, как сектантская пища влияет на сознание. Мне было трудно даже предположить, что ее слова могли быть правдой. Для меня присутствие здесь родителей, которые не пытались бы помочь нам, казалось невозможным. А ведь сестра дала мне подсказку. Стоило только по-настоящему услышать сказанное ею.

Нелюбимая мамина дочь, она была очень привязана к папе. И он не чаял души в ней, да так, что я порой ревновала: до того мне тоже хотелось быть «папиной дочкой». Сестра никогда не называла папу отцом. Папа, папулечка. Но никогда напрочь лишенное дочерней нежности – «отец». Я, всю жизнь понимавшая сестру с полувзгляда, на этот раз не заметила очевидного.

Скрипнула дверь, и яркий свет фонаря выхватил комнату из мрака, очерчивая на пороге темный силуэт с длинными конечностями: это с нее стоило бы рисовать комикс про человека-паука. За спиной Джи Хе маячила мощная фигура с торчащими во все стороны волосами. Чан Мин.

– Что здесь произошло? – Голос Джи Хе звучал жестко.

Сестра, еще мгновение назад бредившая, вдруг заговорила на удивление связно.

– Мне приснился кошмар, – сказала она. – Теперь все в порядке.

– Я предупреждала, что ваше общение ограничено. О чем вы только что шептались?

– Рая прибежала на мой крик. И я говорила ей, что моему ханоку нужна охрана. Я ночую одна и боюсь… диких зверей, – говоря это, она сверкнула взглядом на Чан Мина.

Он презрительно фыркнул.

– Я подумаю, что можно сделать, – ответила Джи Хе, и мне показалось, что ее голос смягчился.

В свете фонаря я заметила, как скривилось лицо Чан Мина: похоже, тот ожидал другого исхода.

– Кто бы из вас ни говорил правду, – взгляд Джи Хе перемещался между сестрой и Чан Мином, – сегодня наказание понесет только Рая.

«Что?! – Я едва не подскочила. – Наказание? За что? Неужели за то, что испугалась за сестру?» Но ни Катя, ни Чан Мин не возражали. Сестра молчала, спрятав любой намек на эмоции под непроницаемой маской безразличия. Чан Мин напустил на себя вид оскорбленного достоинства. Между этими двумя произошло что-то, о чем я не знала. Чан Мин ненавидел меня, но сейчас, похоже, рассчитывал доставить неприятности Кате. И был недоволен тем, что ей удалось выкрутиться.