Каникулы

Она заглядывала мне в глаза с сомнением, словно собираясь уловить и пресечь любое противоречие. Я смотрела на бледную и изможденную сестру.

– Неужели из всех его детей никто, кроме Кати, не подошел? Вы же выкачали из нее всю кровь!

– У Пастора третья отрицательная группа, – ответила мама. – Катя – единственный ребенок с той же группой крови. Среди других его детей есть еще двое с первой группой – универсальные доноры, – но правилами общины запрещено переливание крови другой группы.

– Неужели нельзя было найти другого донора? Зачем было заставлять ее сдавать так много?

Мама посмотрела на меня как на умалишенную.

– В жилах Пастора не может течь абы какая кровь – только кровь его детей. Поэтому все вы и мы – ваши матери – были призваны Им.

Я уставилась на нее в непонимании. Перед ней лежала ее дочь – бледная и обессиленная, дочь, которая – по одному маминому слову – готова была отдать всю свою кровь до последней капли, но мама даже не смотрела в ее сторону: у нее горели глаза потому, что ее призвал Пастор.

– Катя спасла Его. Теперь она станет Наследницей – займет место Пастора в общине, когда Он отойдет от дел.

Мама произнесла это с особой торжественностью, почти с придыханием. Но чем больше горячности было в ее голосе, тем более ледяной холод охватывал меня. Казалось, в ней совсем ничего не изменилось: тот же глубокий взгляд, та же прическа с гладко зачесанными и собранными в толстый узел на затылке волосами, те же тонкие нервные руки, тот же голос. Она сменила строгий брючный костюм на яркий ханбок – только и всего. Но я не узнавала ее.

Не знаю, чем бы закончился наш разговор, но ему суждено было прерваться – случилось то, чего никто не ожидал. Дверь распахнулась, и вошел аджосси. Тот самый, что вез нас с сестрой из аэропорта неделю назад. Он был в белом халате, но выглядел испуганным: бледное лицо, дрожащие руки.

– Омоним, – залепетал он, обращаясь к матери, – там… Это… Я не знаю, кто это сделал…

Мама сорвалась с места и бросилась за ним. Я побежала следом. В противоположном конце коридора одна из дверей была распахнута настежь. Из помещения лился яркий свет. Аджосси и мама вбежали первыми, а мне в нос ударил тяжелый запах еще до того, как я ступила на порог. Войдя, я не сдержала крика.

Это была палата. Просторнее, чем та, в которой находилась сестра, и шикарно обставленная. На больничной кровати лежал мужчина. Он был без сознания. Пастора с портрета он напоминал разве что всклокоченными бровями, в остальном же – из-за бледного осунувшегося лица и резко очерченных скул – выглядел старым больным человеком.

Но ужас был не в этом. И мама, и аджосси, и другие находившиеся в комнате – а сюда сбежалось человек десять – уставились на пакеты с донорской кровью, подвешенные на штатив для капельниц. Пакеты были проткнуты и пусты. А кровь была повсюду. Еще несколько минут назад она тонкими струйками сочилась из мешков, заливая простыни и пол. Теперь же алые пятна покрывали белоснежную ткань, а по линолеуму растекались кровавые лужи. Дышать было невыносимо тяжело, как будто кровяной дух вытеснил кислород.

Мамины глаза засверкали яростью.

– Кто это сделал? – заревела она. – Кто?!

Все молча потупились, никто не решался поднять глаза. Мама подошла вплотную к штативам и сняла с крючка пустой мешок с белой этикеткой «В (III) Rh—», как будто не веря, что он действительно пуст. Она наступила прямо в кровавую лужу, но даже не подняла подол ханбока, и теперь по краю ее юбки медленно ползло вверх темно-красное пятно.

Я знала, кто это сделал, но ни за что не выдала бы этого человека. Всего несколько минут назад я узнала его заново. Так мне казалось. Я решила даже, что поняла его, но, похоже, ошиблась. И теперь совершенно запуталась. Этот человек – моя мать. Это она проткнула мешки с Катиной кровью, которая должна была спасти жизнь Пастору.

Признаюсь, в первый миг я решила, что это сделал Ю Джон. Но стоило матери повернуться спиной к свету, как я поняла – он ни при чем. Ее выдала длинная заколка-шпилька, украшавшая прическу. Проткнув мешки, она не вытерла ее о ткань – просто вставила обратно, но даже после того, как заколка прошла плотный узел волос насквозь, показавшись с другой его стороны, на золотой металлической поверхности остались кровавые прожилки.

Я кинулась к матери и обняла ее сзади, чтобы никто не заметил того, что видела я. Она мягко отстранила меня.

– Кто бы это ни сделал, – произнесла она с поразительным хладнокровием, – у Пастора есть еще одна дочь. Вот она. Она сдаст кровь немедленно, и мы проведем переливание, как планировали. Ни на минуту не оставляйте Пастора, – обратилась она к аджосси.

– Да, омоним, – ответил тот с поклоном.

Мама резко зашагала прочь, и я поспешила за ней. Что она собиралась делать? Зачем проткнула мешки? Неужели она желала ему смерти? Мама шагала широченными шагами, так что подол ханбока то и дело взлетал вверх, а я бежала следом. Наконец перед одной из дверей она замерла.

– Сюда, – сказала она. – Это донорская.