Каникулы в Лондоне — 2. Рассвет утраченной мечты

«Без проблем», — тут же ответил я и погрузился в просмотр.

Сложно сказать, чего я получил больше: удовольствия или новой порции шипов в сердце. Она не говорила ничего плохого ни обо мне, ни о менеджере, не упоминала о контракте, не раскрыла никаких секретов, которых так жаждет желтая пресса. Но всё равно мне было не ясно, для чего ей нужно было участие в этом шоу. Попиариться? Стать звездой в России, используя мое имя? Я просто не знал, что думать обо всем этом.

Для себя я решил сразу же: никаких комментариев на эту тему. Только музыка. Ни слова о личном. А вопросы были, и не мало. И я не могу сказать, что меня оставили в покое с этой темой. Я просто научился держать лицо и делать вид, что это ничуть не ранит. Иногда так и есть. Когда я сильно измотан. Обычно я просто стараюсь отгонять эти мысли. Я вполне справляюсь и в одиночку. Мотаюсь из Лондона в Лос-Анджелес и очень доволен жизнью. Серьезно. Плюс ко всему — новый тур по всему миру. Новые города, страны, лица, возможности. Вегас, Калифорния, Бруклин, Брюссель, Берлин, Рим, Мадрид, Амстердам, Милан, Нью-Йорк. Эта часть тура прошла как в тумане. После две недели я жил в Лос-Анджелесе, записывая альбом.

Из Америки вернулся как раз к церемонии награждения «British Music Awards». Мой альбом, песня, клип и концертное шоу собрали все номинации, в которых были представлены, а мне самому торжественно вручили статуэтку и титул «Самый продаваемый британский артист года». Приятно, как ни крути.

И всё шло как нельзя лучше. Мэтт уже дал команду своим ребятам разрабатывать обложку диска, мы с музыкантами размышляли над новым шоу — каким хотим его видеть и какие песни из первого альбома обязательно нужно включить. И только Пол был недоволен:

— Что за меланхолию ты стал писать? Что за сопливая лирика? Пора бы и что-нибудь поживее накатать, а то люди подумают, что у тебя депрессия.

— Ты постоянно думаешь о том, что подумают люди. Мог бы хоть раз поинтересоваться для галочки, что чувствую я.

Пол замолчал. Но ненадолго.

После того, как в отношениях с Энн была поставлена точка, наши с ним взаимоотношения совсем испортились. Мы стали по-разному смотреть на вещи, на ту же музыку. Возможно, Пол стал ревновать «свое детище» к американскому лейблу или злиться за непослушание. Но я не мог петь то, что не чувствую на самом деле. Это не значит, что я выносил всё на публику. Я давно привык улыбаться и отдавать свое тепло взамен на любовь зрителей. Но были вещи, которые жили глубоко во мне и были личными, искренними. И неискоренимыми. Было что-то, чем я не мог ни с кем поделиться. Частично они выражались в песнях. А Пол называл их «сопливой лирикой» и знать ничего не желал.

— А Мэтту понравилось. Он сказал, что мы включим их в альбом. Извини.

Наверное, Пол чувствовал, что всё больше теряет бразды правления. Что он теряет надо мной власть, что я теперь больше прислушиваюсь к мнению Мэтта, и не мог уступить пальму первенства. Я стал главным его делом, его источником прибыли, его «детищем». Он даже не видел во мне человека. Уже. Раньше так не было. Были семейные вечера с его женой и дочерью, были совместные обсуждения того, каким мы видим наш тур, альбом, новый сингл. Исчезла душевность. Осталась одна работа. И нам обоим было понятно, что скоро эта нить совсем истончится. Но рвать никто не спешил. Я — потому, что слишком крепко засело во мне это чувство благодарности за то, что Пол «вытащил» меня в этот мир шоу-бизнеса, а Пол… Ну, видимо, из тех же корыстных целей, что и обычно. Не знаю. Я давно перестал его понимать.

Что оставалось делать Полу? Смириться.

Он попытался поговорить об этом с Мэттом — я слышал.

— Он молодой парень, ему нужны энергичные песни.

— Почему нет? Будут и энергичные. Пусть парень самовыражается как может. Публике нравится, — было ему ответом, и я победно улыбнулся.

Песня «Солги» была представлена публике на шоу Адама Престона шестого июля. Мы планировали ее придержать немного, и выпустить, может быть, в третьем альбоме. Но случилось кое-что, что подтолкнуло меня к решению: песня должна быть выпущена сейчас. Пусть эта боль прорвется. Пусть адресат ее услышит.

Потому что я снова увидел Энн.

Я думал, это никогда уже не случится.

Случилось. В мой день Рождения. Хотя я, честно, даже не загадывал это.

Двадцать пять лет — ни много, ни мало. Четверть века. Про этот возраст много всего говорят, но я чувствовал себя не хуже, не лучше чем год или два назад. У меня была любимая работа, каждый мой день был пропитан творчеством, окружающие люди относились к этому с пониманием — что еще нужно?

Единственной, кто пожелал мне найти свою любовь в этот день была мама. Она, как в детстве, потрепала меня по волосам, хотя я уже перерос ее на целую голову.

— И когда ты подстрижешься? — спросила она. Совсем как Энн.

И я подстригся. Вот прямо после посещения ее дома зарулил по пути в парикмахерскую, сел в кресло и сказал, что хочу покороче. Может, с волосами можно отстричь и воспоминания?